Мое обратное путешествие мало чем отличалось от нашего первого полета. Если я и чувствовал себя более одиноко в отсутствии Доктора, это все-таки искупалось одним важным обстоятельством: теперь я уже знал по опыту, что человек может совершить такое путешествие без опасности для жизни.
Но, Боже мой, как грустно было у меня на душе! Я испытывал не только одиночество, но и ужасное чувство вины. Я оставил на Луне Доктора! Доктора, который в жизни не бросил бы друга, попавшего в беду. Правда, здесь не было моей вины, успокаивал я себя снова и снова. И тем не менее я не мог отделаться от мысли, что всего этого могло и не случиться, будь я чуть-чуть понаходчивее и осмотрительнее. И как, как явиться к Джипу, Даб-Даб и веем-веем остальным с известием, что Джон Дулитл остался на Луне?
Перелет показался мне бесконечно долгим. Как обнаружилось, лунный человек припас для меня и некоторое количество фруктов; но когда мы приблизились к безвоздушному пространству, меня так укачало, что я не мог даже думать о еде; так я и не притронулся к этим фруктам до самого конца путешествия.
Наконец скорость нашего движения уменьшилась до, такой степени, что я смог сесть и осмотреться. Мы приближались к Земле. Я видел, как она весело сверкает под лучами солнца, и от этого зрелища у меня стало тепло на душе. Только теперь я понял, как сильно истосковался по дому за минувшие недели.
Мотылек высадил меня на Салисберийской равнине. Края эти были мне незнакомы, но я знал шпиль Салисберийского собора по картинкам. И его игла, торчавшая над этой характерной плоской местностью, сразу сказала мне, где я нахожусь. Время, по-видимому, было очень раннее, хотя точного часа я не знал.
После тех условий, к которым я привык на Луне, приспособиться к плотному воздуху и большой силе тяготения Земли было очень тяжело. С великим трудом, как будто на мне висело несколько пудовых гирь, я сполз со спины мотылька и осмотрелся вокруг.
Весь этот равнинный уголок моей родной планеты был окутан редеющим утренним туманом. С высоты Земля выглядела такой солнечной, приветливой, дружелюбной… Теперь, при непосредственной встрече, она показалась мне угрюмой и вовсе не привлекательной.
Но вот туман разорвался, и я увидел невдалеке дорогу. По ней шагал человек. Вероятно, это был батрак, шедший на работу. До чего же он был маленьким! Наверное, подумал я, это какой-то карлик. Внезапно ощутив острую потребность в человеческом обществе, я решил с ним поговорить. Я тяжело двинулся вперед (обессилев после утомительного путешествия и едва сохраняя равновесие в непривычных условиях земной гравитации, я шатался, как пьяный) и, когда нас разделяло не более двадцати шагов, окликнул его. Результат был, мягко выражаясь, неожиданным. Как только крестьянин оглянулся на звук моего голоса, его лицо стало белее простыни. В тот же миг он пустился наутек, словно кролик, и пропал в тумане.
Я остановился на дороге, с которой он убежал. И тут до меня дошло, что я теперь собой представляю и как выгляжу в глазах окружающих. Рост мой равнялся девяти футам девяти дюймам, а талия — пятидесяти одному дюйму с половиной (в последние дни пребывания на Луне я себя не измерял, но позже, на Земле, сделал это). На мне была самодельная одежда из коры и листьев. Мои башмаки и гетры были сплетены из древесного волокна, а волосы отросли так, что падали на плечи.
Стоило ли удивляться, что бедный батрак, увидев этот жуткий призрак посреди пустынной Салисберийской равнины, тут же дал деру! Внезапно я вспомнил о Джамаро Жужжарли. Надо бы передать через него весточку для Доктора. Если мотылек не поймет моих слов, пошлю с ним записку. Я принялся искать его, но нигде не мог найти. Я ли заплутался в тумане, он ли уже отправился в обратный путь на Луну — этого мне так и не удалось выяснить.
Итак, я стоял на дороге… страшный великанище, наряженный как огородное пугало, без гроша в кармане — и вообще без единой полезной вещи, если не считать кусочка оленьего рога, украшенного доисторической резьбой. Было ясно: куда бы я теперь ни пошел, всюду меня встретят точно так же, как этот батрак. А от Салисбери до Падлби путь дальний, это я знал. Нужно платить за проезд, нужен и хлеб насущный.
Погруженный в эти мысли, я сам не заметил, как протопал по дороге какое-то расстояние. Впереди показалась ферма. Мои ноздри уловили соблазнительный аромат жарящейся грудинки. Есть хотелось смертельно. Будь что будет: попытаю удачи здесь. Я подошел к двери и тихонько постучал. Мне открыла женщина. Увидев меня, она истошно завизжала и захлопнула дверь перед моим носом. Мгновением позже распахнулось окно, и в нем появился мужчина, наставивший на меня дробовик.
— Убирайся, — рявкнул он, — да поживее! А не то вдребезги разнесу твою мерзкую башку.
Чувствуя себя еще более несчастным, я поплелся дальше по дороге. Во что же я превратился? Нет, нигде мне не найти человека, которому я мог бы рассказать правду. Кто поверит моим словам? Но мой долг — добраться до Падлби. Честно говоря, не слишком мне этого и хочется — предстать перед домочадцами Дулитла с такими новостями. И все-таки долг есть долг. Не говоря уже о последних поручениях Доктора (насчет старой лошади, фруктовых деревьев и прочего), я обязан сделать все возможное, чтобы заменить его на время отсутствия. И, кроме того, мои родители, — ох, несчастные! Кажется, я совсем забыл о них, поглощенный собственными невзгодами. А что, если даже они не узнают меня в этом обличье?
Спустя какое-то время я неожиданно набрел на табор цыган. Они расположились лагерем в придорожных зарослях можжевельника, и я не видел их, пока не подошел совсем близко.
Они тоже готовили завтрак, и мой пустой желудок сейчас же стали терзать вкуснейшие запахи пищи. Как ни странно, цыгане оказались единственными людьми, которых не испугал мой вид. Они высыпали из повозок и обступили меня кругом, глазея во все глаза; но я вызывал у них любопытство, а не страх. Вскоре они пригласили меня сесть и присоединиться к их завтраку. Старик, возглавлявший табор, сказал мне, что они направляются на окружную ярмарку и будут рады взять меня с собой.
Я принял его предложение с благодарностью. Надо было обеими руками хвататься за любую возможность, которая могла изменить мое положение отверженного. Как выяснилось по прибытии на ярмарку, старый цыган решил отдать меня в цирк, чтобы я выступал там в качестве великана (сам он рассчитывал получить комиссионные).
Не стану скрывать, что и этот жребий я принял с радостью. Я нуждался в заработке. Нельзя было являться в Падлби таким страшилищем. Мне нужна была одежда, пища, деньги на дорогу.
Владелец цирка, которому я был представлен моим другом цыганом, оказался вполне добропорядочным человеком. Он предложил мне подписать контракт на год. Я, естественно, отказался. Он предложил полгода. Я так же отрицательно мотнул головой. Сам я хотел наняться на предельно короткое время — только чтобы заработать на приличную одежду, в которой не стыдно будет вернуться в Падлби. Воодушевление, владевшее моим собеседником, показывало, что он хочет заманить меня в свою труппу любой ценой и практически на любой срок. После долгих споров мы столковались на месяце.
Потом мы перешли к обсуждению моего костюма. Сначала хозяин пожелал, чтобы я сохранил длинные волосы и носил нечто вроде набедренной повязки. Мой номер должен был называться «Посланец с Марса» или как-то в этом духе. Ни на что подобное я не мог согласиться (хотя замысел циркача был гораздо ближе к истине, чем он думал). Тогда он предложил мне изображать «Гигантского ковбоя из пампасов». В этом случае мой наряд должен был состоять из широченной шляпы, домотканых штанов, кучи пистолетов и пары шпор величиною с чайное блюдце. Но и это, по моему мнению, было не лучшим парадным платьем для появления в Падлби.