— Не теряйте надежды, маловерные, — старались вселить друг в друга мужество приговоренные, указывая на это удивительное явление. — Господь наш милостивый улыбается нам.
А на площади все уже было готово к кровавому зрелищу. Перед ратушей возвышался построенный за ночь помост, обтянутый черным сукном. Помост был продолговатый, широкий, в четыре локтя высотой. Как сцена большого театра. Если бы помост стоял не перед ратушей, а на другом конце площади, против Тынского храма, прохожий, не знающий о том, что должно произойти, мог бы подумать, что готовятся к представлению страстей Христовых. Большое распятие только утвердило бы его в этой мысли, — если бы не зловещие фигуры в черных плащах, которые стояли перед крестом. Их было семеро. Счастливое число. Но от этой живой черной семерки сегодня никто не ожидал счастья… Стоящий у края помоста держал перед собой большой наточенный меч, острие которого опиралось о помост и достигало груди черной фигуры. Это был палач Ян Мыдларж со своими шестью подмастерьями. У них куколи закрывали всю голову, только впереди были прорезаны отверстия для глаз. Лицо Мыдларжа было открыто.
Он стоял на помосте, как каменное изваяние, обратившись лицом к фасаду ратуши, где на специально приготовленном месте сидели императорские рихтары всех трех частей Праги — Нового Места, Старого Места и Малой Страны — вместе с членами городского самоуправления — гласными. У помоста, в два ряда, — солдаты с поднятыми алебардами. За солдатами — народ. Народу собралось столько, что яблоку негде было упасть. Каждому хотелось стоять ближе. И тем, кто стоял впереди — а они пришли еще ночью, чтобы занять места, — приходилось выдерживать натиск задних рядов. Вся площадь была заполнена людьми. Но и на прилегающих улицах толпился народ. Железная и Целетная улицы были наиболее многолюдны — оттуда еще кое-что было видно. Но самые лучшие места были у тех, кто жил на самой Староместской площади. Из окон на первом и втором этажах владельцы домов, их родные и знакомые следили за ужасным зрелищем. А крыши — вотчина воробьев — заняты были мальчишками — учениками ремесленников и подмастерьями. Даже из бойниц на башнях Тынского храма высовывались головы…
Приговоренные находились еще в здании ратуши, готовые к казни. Они сняли со своего платья воротники, чтобы палачу легче было рубить голову. Все громко молились, повторяя слова священников, окружавших их.
Входит городской рихтар и выкликает имя графа Иоакима Шлика. Последним взглядом осужденный прощается со своими друзьями и в сопровождении рихтара, священника Розациуса и своего слуги всходит на помост.
Осужденный обращает лицо к солнцу, и его губы шепчут:
— Солнце справедливости, господи, сделай так, чтобы сквозь мрак смерти я перешел к вечному свету твоему!
Но эти его слова были слышны только священнику, который сопровождал его и сохранил его слова в памяти, как и последние слова остальных осужденных, в память грядущим поколениям.
А народ, толпящийся внизу, не слышит ничего, потому что, как только осужденный взошел на помост, шестеро барабанщиков что есть силы ударили по своим инструментам, обтянутым траурным сукном. Судьи опасались, чтобы последние слова осужденных не вызвали волнений среди зрителей. И в течение всей казни шестеро барабанщиков будут непрестанно барабанить и барабанить…
Последняя молитва перед распятием, и осужденный уже опускается на колени на черное сукно. За спиной его стоит заплечный мастер, палач Ян Мыдларж.
Едва заметный знак осужденного — он приготовился, — и меч палача единым ударом отсекает голову от тела.
Помощники палача немедленно заворачивают тело в черное сукно, на которое опустился осужденный, и относят свою скорбную ношу под помост. А другие помощники палача между тем расстилают другой кусок черной ткани и посыпают место свежими опилками, чтобы в них впитывалась кровь. Второй осужденный не увидит никаких следов только что происшедшей казни.
Второго вызывают Вацлава Будовца. И он шагает ровной поступью; он прожил на этом свете восемьдесят лет, немного ему оставалось еще. Это и сказал он в предсмертном слове.
— Седины мои, великая честь выпала вам — мученический венец вас осенит.
Никто из осужденных не знает, в каком порядке будут их выкликать, и поэтому, как только входит рихтар, каждый из них думает: «Теперь очередь моя». И, когда уводят другого, тоска по жизни вливает в сердце каплю надежды: еще остается минута жизни. Но тут же охватывает желание, чтобы все скорее кончилось, чтобы настал покой, вечный покой…