— Болван! — сердито сказал Орест Северьянович, взял телефонную трубку и набрал номер: – Погремухин говорит. Смотришь?.. А чего ж тогда не чешешься?.. Ну, а понял – тогда действуй. Чтоб две штуки ответных до конца тайма… То-то же…
Я, между тем, разглядывал странное убранство обеденного стола. На его огромной площади, на которой без труда разместилась бы иная комнатенка, поверх белоснежной скатерти в окружении хрустальных фужеров одиноко стоял неструганный ящик с пугающим количеством бутылок, и каждая из них золотой обклейкой вокруг горлышка кричала о наивысших кровях содержимого. При этом никаких следов закуски я на столе не обнаружил.
Дядя приглушил звук в телевизоре и повернулся ко мне:
— Так о чем бишь мы?.. Да, о ведьмах моих… А чего о них, впрочем?.. Давай-ка с тобой лучше – за встречу, племянничек! — Он кивнул на ящик с коньяком: – Как думаешь, малыш, нам для начала хватит?
К ужасу своему, я понял, что он вовсе не шутит. Понял это после того, как в руке у меня очутился огромный, размером с хорошую цветочную вазу, хрустальный фужер, в который тут же перекочевало содержимое одной из бутылок. Точно такой же до краев наполненный фужер держал в руке дядя. Затем, что-то вспомнив, он прибавил звук в телевизоре – как раз в тот момент, когда мяч влетел в ворота и комментатор вопил: «Гол! Го-о-о-ол!!! Менее двух минут понадобилось команде, чтобы забить два ответных мяча!..»
— То-то же, — буркнул дядя и выключил телевизор. — Так что – давай с тобой будем, племяш! Назло им всем! — Чокнувшись со мной, он в два глотка осушил свой фужер и затем, приговаривая: «Так, так, до дна, до дна…» – проследил за тем, чтобы и я не оставил на дне ни грамма.
Оглушение дядиным могуществом было столь сильным, что не сопротивлялся ни я сам, ни мое голодное со вчерашнего вечера нутро. Естество взяло свое лишь в следующий миг – дыхание отнялось, мир рассыпался на осколки, и я почувствовал, как пол подо мной пошел кругами.
Откуда-то из бесконечного далека едва слышно проступал дядин голос:
— Никак, поперхнулся?.. — обеспокоился он. — И сколько ж раз я им, чертякам, говорил, чтобы больше мне этот «Курвазье» не поставляли – не для православных питье, заказан-то был нашенский, дагестанский. Так они ж, чертовы дети, ни шиша не держат в головах…
Наконец со стоном заглотив воздух, я медленно опустился на диван. Дыхание отнялось, рот я раскрывал по-рыбьи. Пол-литра натощак было для меня явно многовато, так что если бы даже «эти чертяки» поставили к дядиному столу наш, дагестанский, то вряд ли я намного легче перенес бы такую порцию.
— Что, не пошло? — участливо спросил дядя. — Худы дела. Тоже, верно, изжога, это у нас, брат, фамильное. (Сам он, впрочем, невзирая на фамильную изжогу, держался по-прежнему молодцом.)
— Пустяки… — пробормотал я, уплывая куда-то вместе с диваном.
— А я вот, понимаешь, с ведьмами со своими давеча повздорил, — присев рядом со мной, доходчиво поведал дядя. — Старую ты сам видел – всем ведьмам ведьма! А молодая и ее переплюнет!.. Шутки мои, понимаешь ли, им не по нутру! Поди втолкуй дурам, что работа у меня такая. Ну а шутки – это, можно сказать, издержки производства, навроде как у водолаза ревматизм… Ладно, думаю, работа моя вам не нравится – тогда поглядите, ведьмы, как Орест Погремухин отдыхает!.. — Потом со вздохом добавил: – Вот, вишь, второй день и отдыхаю, как обещал…
Я слышал его едва-едва – все силы забирала борьба с тошнотой, в любую минуту со мной могло случиться нечто позорное. Бегством от этого страха было стремительное погружение в сон. Уже где-то на полпути между сном и явью я почувствовал, как дядя трясет меня за плечо:
— Э, да ты чего, братец?
«Все в порядке», — попытался выдавить я, но вместо слов из меня вырвалось только какое-то мычание.
— Да, плохи дела, — задумчиво произнес дядя. — Что ж мне теперь с тобой делать? Кофием тебя откачать – так ведь выдули вчера, кажись, все… И в магазин не выйдешь, — рассуждал он сам с собой, — дверь на замке. Второй день, ведьма, под домашним арестом держит… — Он решительно поднялся с дивана: – Ладно, живы будем – не помрем! — С этими словами он снял телефонную трубку: – Алё, Погремухин опять. Анисенко, ты, что ли? Ну-ка, друг ситный, давай-ка обеспечь ты мне опять… Ну да, как вчера! И вола там не верти – чтоб через десять минут обеспечил!
До меня долетал только звук слов, но не их смысл – мысли мои судорожно бились поодаль. Как бы не оправдались худшие подозрения той бабы Яги, с ужасом думал я. То, что «жлухтить кофий» не удастся, не особенно утешало меня сейчас, ибо вторая часть ее подозрения – насчет «пачкать в уборной» – была куда страшней и при учете моего муторного состояния грозила сбыться в любую минуту.