— А разве ваш изумруд не доказательство тому?
— Драгоценности, полученные от мужчины, которого любишь, — совсем другое дело. Вы и не представляете себе, доктор Фишер, как мы вас любим. Платонической любовью, правда, но разве она не такая же настоящая, как… ну эта… сами знаете какая.
— Я, конечно, знаю, что никто из вас не нуждается в двух миллионах франков, чтобы истратить их на себя. Вы все достаточно богаты, чтобы эти деньги отдать, хоть я и сомневаюсь, что кто-нибудь из вас это сделает.
— То, что наши имена не значатся на чеках, несколько меняет дело, — сказал Бельмон.
— С налоговой точки зрения, — согласился доктор Фишер. — Я был уверен, что так будет удобнее. Но вы лучше разбираетесь в таких делах, чем я.
— Я думал не об этом. Я думал о человеческом достоинстве.
— Ну да, понятно, вы хотите сказать, что чек в два миллиона франков менее оскорбителен, чем чек в две тысячи.
— Я бы выразил это несколько иначе, — сказал Бельмон.
Впервые за этот вечер заговорил Дивизионный. Он сказал:
— Я не финансист, как мистер Кипс или мсье Бельмон. Я простой солдат и не вижу разницы между тем, берешь ли ты икру или берешь чек.
— Браво, генерал, — сказала миссис Монтгомери. — Я как раз это хотела сказать.
Мистер Кипс пояснил: — Я ведь не возражал. Только задал вопрос.
— Я тоже, — сказал Бельмон. — Раз на чеках нет наших имен… Я просто хотел внести ясность для всех нас — особенно для мистера Дина: он ведь англичанин. Это мой долг как его консультанта по налоговым вопросам.
— И вы советуете мне взять? — спросил Дни.
— При таких условиях — да.
— Альберт, оставьте бочку с отрубями на месте, — сказал доктор Фишер.
— Но кое-что еще неясно, — сказал мистер Кипс. — Вы заявили, что там шесть хлопушек и пять бумажек. Это потому, что мистер Джонс не участвует?
— Мистер Джонс будет иметь те же возможности, что и все вы. Каждый по очереди подойдет к бочонку с отрубями и будет там искать свою хлопушку, вы ее дернете, стоя возле бочонка, а потом вернетесь к столу. Точнее говоря, если вы вообще вернетесь.
— То есть что значит — если? — спросил Дин.
— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, советую выпить еще по рюмочке портвейна. Нет, пожалуйста, не туда. Дин. Я вам уже говорил: не против часовой стрелки.
— Вы хотите, чтобы мы совсем захмелели, — сказала миссис Монтгомери.
Дин заметил:
— Вы не ответили на вопрос мистера Кипса. Почему только пять бумажек?
— Я пью за здоровье вас всех, — сказал доктор Фишер, поднимая рюмку. — Если вы даже откажетесь вытягивать хлопушку, вы все равно заслужили ужин, потому что помогаете мне провести последнее исследование.
— Исследование чего?
— Жадности богачей.
— Не понимаю.
— Ах, этот милый доктор Фишер! Так любит пошутить, — сказала миссис Монтгомери. — Допивайте, мистер Дин.
Все выпили. Я заметил, что они порядком опьянели; я один, сколько бы ни пил, был безнадежно обречен на тоскливую трезвость. Я себе ничего не налил. Решил больше не пить, пока не останусь дома один и не смогу упиться, если захочу, до смерти.
— Джонс не выпил за наше здоровье. Пусть. Сегодня все правила побоку. Я уже давно хочу испытать предел вашей жадности. Вы подвергались большим унижениям и терпели их ради награды, которая за этим следовала. Наш ужин с овсянкой был предпоследней пробой. Ваша жадность оказалась сильнее любого унижения, которое я мог для вас изобрести.
— Да какое же это было унижение, милый? Вы просто тешили свое необыкновенное чувство юмора. И мы получали такое же удовольствие, как и вы.
— А теперь я хочу знать, способны ли вы из жадности преодолеть даже страх, и вот я устроил то, что можно назвать ужином с бомбой.
— Это еще что за чертовщина — ужин с бомбой? — Вино сделало Дина агрессивным.
— В шестую хлопушку помещен небольшой заряд — вероятно, смертельный, — который взорвется, когда один из вас дернет за язычок. Вот почему бочка с отрубями поставлена на значительном расстоянии от нашего стола и почему хлопушки глубоко закопаны, а бочка закрыта крышкой, чтобы туда случайно не попали искры от одного из костров. Надо добавить, что бесполезно и, вероятно, даже опасно мять и прощупывать хлопушки. Во всех одинаковые металлические футляры, но только в одном из футляров то, что я называю бомбой. В остальных — чеки.
— Он шутит, — сообщила нам миссис Монтгомери.
— Может, и шучу. Вы это выясните в конце ужина. Разве игра не стоит свеч? Смерть не наверняка вам грозит, даже если ваш выбор падет на опасную хлопушку, и я даю вам честное слово, что чеки во всех случаях там лежат. На два миллиона франков.
— Но, послушайте, если кто-нибудь умрет, — сказал Бельмон, часто моргая, — это же будет убийство.
— Но почему же убийство? Вы все тут будете свидетелями. Нечто вроде русской рулетки. Даже не самоубийство. Мистер Кипс, я уверен, со мной согласится. Тот, кто не желает играть, пусть сейчас же выйдет из-за стола.
— Я-то уж безусловно не буду играть, — сказал мистер Кипс. Он огляделся вокруг в поисках поддержки, но ее не нашел. — И отказываюсь быть свидетелем. Будет большой скандал, доктор Фишер. Это самое меньшее, что вам грозит.
Он встал из-за стола, и когда его горбатая фигура зашагала между кострами к дому, она мне снова напомнила маленькую черную семерку. Странно было, что такой калека первый отказался от смертельного риска.
— Ваши шансы — пять к одному, — сказал ему доктор Фишер, когда он проходил мимо.
— Я никогда не играл на деньги, — сказал мистер Кипс. — Считаю это в высшей степени безнравственным.
Как ни странно, слова его, казалось, разрядили атмосферу. Дивизионный сказал: — Не вижу ничего безнравственного в азартных играх. Я лично провел в Монте-Карло много приятных недель. И как-то раз трижды подряд выиграл на девятнадцать.
— Я иногда ездил на ту сторону озера в казино Эвиана, — сказал Бельмон. — Никогда много не ставил. Но в этих делах я вовсе не пуританин.
Казалось, они совсем забыли о бомбе. Вероятно, только мы с мистером Кипсом верили, что доктор Фишер сказал правду.
— Мистер Кипс отнесся к вашим словам слишком серьезно, — сказала миссис Монтгомери. — У него нет чувства юмора.
— А что будет с чеком мистера Кипса, — спросил Бельмон, — если его хлопушка так и останется там?
— Я разделю его на всех вас. Если только там нет бомбы. Вы вряд ли захотите, чтобы я ее делил.
— Еще по четыреста тысяч франков на каждого, — быстро подсчитал мсье Бельмон.
— Нет. Больше. Один из вас ведь вряд ли выживет.
— Выживет! — воскликнул Дин. Как видно, он был слишком пьян, чтобы взять в толк историю со смертельной хлопушкой.
— Конечно, — сказал доктор Фишер, — все может кончиться и счастливо. Если шестая хлопушка как раз и будет содержать бомбу.
— Вы что это — серьезно говорите, что в одной из ваших чертовых хлопушек есть бомба?
— Два миллиона пятьсот тысяч франков, — пробормотала миссис Монтгомери; она явно исправила цифру, названную Бельмоном, и уже в мечтах видела то, что доктор Фишер считал счастливым концом.
— Вы, Дин, я уверен, не откажетесь от этой маленькой игры. Я помню, как в «Пляжах Дюнкерка» вы отважно вызвались пойти чуть ли не на самоубийство. Вы были великолепны — во всяком случае, режиссер это великолепно поставил. И вам чуть было не присудили «Оскара», не правда ли? «Я пойду, сэр, если я могу пойти один». Это была замечательная реплика, я ее навсегда запомнил. Кто ее написал?
— Я написал ее сам. Не сценарист и не режиссер. Она пришла мне в голову вдруг, на съемке.
— Поздравляю, мой мальчик. Ну а теперь вот вам прекрасный случай пойти одному к бочке с отрубями.
Я никак не ожидал, что Дин пойдет. Он поднялся, допил свой портвейн, и я решил, что он последует за мистером Кипсом. Но, может быть, спьяну ему действительно показалось, что он снова на съемочной площадке, в воображаемом Дюнкерке. Он дотронулся до головы, словно поправляя несуществующий берет, однако, пока он вживался в старую роль, миссис Монтгомери не зевала. Она вышла из-за стола и с криком: «Дам пропускают вперед!» — побежала к бочке с отрубями, рывком скинула крышку и окунула руку в отруби. Наверное, она вычислила, что сейчас у нее наилучшие шансы для счастливого исхода.