В передней раздался звонок. Он был необычным для квартиры Песковых: все знакомые звонили осторожно, коротко, а это был протяжный, смелый, веселый звонок.
«Кого это в такой поздний час принесла нелегкая?» — сердито подумал Песков. Он хотел выйти и встретить непрошеного посетителя, но дверь уже открыли. В передней дочь с кем-то разговаривала. Песков прислушался. Сквозь толстую дверь его кабинета, обшитую войлоком и клеенкой, ничего нельзя было услышать.
— Как в автоклаве, ни одной щели, — заворчал Песков.
— Папа! — крикнула Ольга из-за двери. — К тебе. Песков мелкими шажками, шаркая по полу валенками, подбежал к столу, торопливо прикрыл свою работу газетой и лишь тогда сказал:
— Да, войдите. Вошел Голубев.
Голубева поразил вид этого кабинета со множеством запыленных книг на полках, со старинной мебелью, с поблекшими от времени коврами. Ему казалось, что он попал в архив или куда-то в прошлое, известное лишь по книгам и картинам. И этот-старик посредине кабинета, в поношенном халате, в валенках, был похож на архивариуса, на старосветского помещика, на кого угодно, только не на начальника отделения современного советского госпиталя.
Все эти мысли промелькнули в голове его в течение каких-нибудь секунд, а затем Голубев освоился. Перед ним был его начальник, полковник медицинской службы Песков. И это рабочий кабинет начальника. Голубев приехал специально для того, чтобы говорить о спасении жизни тяжелого больного. Песков был удивлен не менее Голубева. Кого-кого, а Голубева увидеть сейчас, в полночь, в своем кабинете он никак не ожидал. «Однако как назойлив юноша», — с раздражением подумал Песков.
— Рад, Леонид Васильевич… гм… весьма, — произнес он, садясь в кресло и указывая Голубеву на старинный, покрытый цветным чехлом диванчик.
Голубев в упор посмотрел на Пескова:
— Прежде всего прошу извинить, за поздний визит. Он вызван необходимостью.
Песков уставился на блестящую пуговицу кителя Голубева и еле заметно кивнул головой.
— Я был в госпитале, Сухачеву опять хуже, — продолжал Голубев сдержанно и ровно. — Появилась одышка, цианоз, боли в области сердца усилились. По моему мнению, необходима операция.
Песков сидел не шевелясь, не проронив ни единого слова. Казалось, ему скучно и неинтересно слушать все это.
«Все я знаю, молодой человек, — рассуждал он про себя, — и не понимаю, зачем вы надоедаете мне».
— Я приехал за советом. — Голубев сделал паузу. — У меня есть план: вскрыть перикард, выпустить гной, ввести пенициллин.
— Гм… Ново… весьма, — хмыкнул Песков.
— Это единственный шанс спасти больного, — спокойно продолжал Голубев. — При перитонитах, например, применяют пенициллин, и он дает хороший результат. Почему бы и нам не попробовать?
«Неужели этот юноша не понимает, что больной все равно умрет, — думал Песков, сдерживая в себе накипающее раздражение. — Зачем же больного лишний раз травмировать? Дайте ему спокойно умереть».
Голубев замолчал, ожидая ответа.
— Что вы в конце концов хотите? Изложите яснее, — сказал Песков.
Голубев внятно повторил:
— Я предлагаю при операции применить пенициллин. Местно, внутрь сердца.
Песков поднялся, прошелся по дорожке от стола к часам. Голубев ждал, не сводя с него глаз.
— Я не могу этого разрешить.
— Но больной, если не сделать такую операцию, умрет.
— Что же прикажете? — Песков развел руками: — К сожалению, медицина — наука не точная, не арифметика… гм… не таблица умножения.
Голубев встал, заговорил горячо:
— Но почему вы не хотите попробовать? Я беседовал с полковником Кленовым, он применяет пенициллин при перитонитах…
— Почему, почему? — прервал Песков. — Потому… Если он умрет, так умрет. А если мы вмешаемся… Одним словом, я не могу позволить экспериментировать на живом человеке.
— Товарищ полковник, но это странно… Чего тут бояться?