Песков круто повернулся, и Голубев увидел его глаза — злые, бесцветные глаза.
— Я подумаю, — сказал Песков неожиданно мягко. — Утро вечера мудренее, Леонид Васильевич.
Голубев ожидал сейчас чего угодно — что начальник на него накричит, обругает, выгонит вон — и был внутренне подготовлен к этому, — но только не такого перехода.
— Простите. Но, товарищ полковник… — попробовал он продолжать разговор.
— Утро вечера мудренее… Да-с…
Оставаться после этого было невозможно. Голубев молча поклонился и вышел из кабинета.
Песков некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылся Голубев, и рассуждал вслух:
— Экспериментатор!.. Диагноза правильно поставить не может. Гм… Ему бы только пошуметь, порисоваться…
Неприятная догадка пришла на ум Пескову: «Да-с, безусловно. Этот молодой человек желает завоевать авторитет новатора. Карьеру, так сказать… Ну, нет… Не позволю…» Песков подбежал к телефону, торопливо набрал номер отделения и закричал в трубку:
— Гудимова! Алло! Гудимова, что вы там, спите? Утром перевести больного Сухачева в сто девятую палату, Да-с, к майору Брудакову. Что? Мест нет? Поменять… Что? Очень тяжелый? Вот я и перевожу его к более опытному врачу… Не болтайте.
Он бросил трубку.
12
— Снежок выпал! Снежок выпал! — услышал Голубев звонкий голос Наденьки и проснулся.
Комната была как будто светлее, стены и потолок, точно после ремонта, сияли белизной. Утренняя, зимняя, бодрящая свежесть наполняла комнату. Эта белизна и эта свежесть были знакомы Голубеву с детства. Двадцать два года прожил он в Сибири и хорошо помнит радостное ощущение первого снега, понимает всю важность и значимость этого события для Наденьки.
«Снежок выпал» — это значит, кончилась распутица, сковывающая детей, когда летние игры уже невозможны, — грязь и слякоть не дают развернуться, — а зимние забавы недоступны. И как ждешь этого первого снега! Как по утрам прямо с постели бежишь к окошку, заглядываешь на крыши соседних домов, а с вечера, перед тем как лечь спать, смотришь на небо и гадаешь: «Выпадет — не выпадет?» — и про себя молишь: «Хоть бы выпал!» Как жадно вслушиваешься в разговоры взрослых и ловишь приметы, по которым завтра быть снегу! Как он снится тебе во сне!
«Снежок выпал»» — это детский праздник. Кончилось безделье. Начинается горячая пора. Да здравствуют санки, лыжи, коньки, снежки и снежная баба!
Сколько приятных, щемящих сердце воспоминаний тотчас возникло в памяти Голубева. Вот он, мальчишка, сидит у горящей печи. Ветер подвывает в трубе. Гудят за окном провода. Огонь скользит по поленьям, потрескивают дрова, поплевывают красными угольками, и сколько простора для детской фантазии! Чего-чего не увидишь в огне! То кажется, что красные мужички в красных опоясках пляшут какой-то дикий, невероятно быстрый танец, присвистывают, подпрыгивают, еще убыстряют темп, шатаются от усталости, напрягают силы и все пляшут, пляшут, не уступая один другому, и наконец в изнеможении все сразу валятся с ног. И тотчас им на смену выбегает хоровод девушек. Они кружатся все быстрее и быстрее, мелькают, переплетаются голубые и алые ленты. И вдруг девушки, словно испугавшись, разбегаются. Появляется косматый старик с рыжей бородой и зелеными волосами… И еще, и еще, покуда не прогорят дрова, в огне возникают все новые сказочные видения. А когда дрова прогорят, прямо на горячие угли отец бросает картошку. Печеный на углях картофель называли «печенка». Его ели тут же, у печи, с черным хлебом, густо посыпая солью, ели с большим аппетитом, обжигая пальцы и губы…
Голубев почувствовал голод — засосало под ложечкой, засмеялся и вскочил с кровати.
Девочки в одних рубашонках, босые, стояли у окна.
— Вы чего это, гуси-лебеди, босиком стоите? Простынете, — весело сказал Голубев, подхватывая их на руки.
Девочки взвизгнули и затараторили.
— Папочка, а на санках сегодня кататься можно? — кричала Наденька.
— А ты мне лыжи купишь? — спрашивала Валя. — Ты обещал.
— А снежок больше не растает?
— А в валенках идти можно?
— Все куплю, все можно, все хорошо, — сказал Голубев, прижимая девочек к себе и кружась с ними по комнате.
И тут он услышал, как у девочек стучат сердечки — быстро и радостно, и сразу вспомнил про Сухачева, про его сердце.
«Утро вечера мудренее», — сказал вчера Песков. Сейчас утро, и надо что-то решать.
Голубев посадил девочек в свою кровать и начал одеваться.
— Ты уже уходишь? — спросила Наташа, увидев его одетым.