рабам.
и твои клятвы короткие, и в скорбном облике чудился фатальный
знак, в голосе хрипота, словно только что прикоснулся губами
теплого еще лба, горе невыразимое.
эти твои братья, вены на тонкой шее, их легко охватить железными
пальцами и сжать, вздуваются, синеют на белой и нежно-розовой
коже, когда чуть расстегнется гимнастерка, приоткрывая ключицы, и
проступает четкая линия, видимая издали, между черным открытым и
белым сокрытым.
да, твои братья, и тот, с козлиной бородкой и бегающими острыми
глазками, другой в пенсне и френче, русая с золотым отливом
шевелюра, третий с его заученными жестами и хлесткой речью, три
брата-богатыря, твоя любимая картинка, вырезал из старого
красочного журнала и кнопками прикрепил над головой, светлое
пятнышко на серой стене, и в этом тоже вызов миру, которому
уготована гибель.
и в пику жене-интеллигентке, чью брезгливость к твоему аскетизму
ты чуешь пролетарским нюхом, с ее невинно глядящими голубыми
глазами, которые чуть что - и уже полнятся слезой, в надежде, как
та, первая, смягчить твое каменное сердце.
братья намечены тобой в жертву, почти созрело, нужны юные, скорые
на расправу и крепкие, верные до конца, чтоб понимали с
полуслова, а этим надо доказывать, инерция и ржа, ждешь удобного
случая и надежных исполнителей.
на бескрайних степях, где пыль да чертополох, каменные без рук и
ног истуканы, плоские лица, в трещинах земля, раздолье для
ящериц, питающих ядом змей, глубоко вросли в землю истуканы,
торчат, требуя жертв, но однажды, не ты первый, не ты последний,
свалят тебя, зароют, предав забвению.
ПИСЬМО К СЫНУ
вывел на плотном листке бумаги, отливающем шелком. Проставил в правом углу: Москва, 28 января 1925 г. В какой-то мере юбилейная дата. С этого и начать? В 1895 году 15 января (а это по новому стилю 28 января) в Баку в Тагиевском театре... - но почему первое имя Тагиев, всесильный Гаджи? Умер недавно миллионер-меценат. Нет, задерживаться не будет, - в первый раз поставлена была моя пьеса.
Так ли важно насчет юбилея? Нет, переписывать не будет, начало есть. Как родник, чей глазок был забит илом, щепки засорили, очистить, чтоб, когда муть отстоится, пошла прозрачная вода,- вскипает будто, упруго выбивается, течет и течет. Конечно, если строго судить, ведь так! то можно сказать, что почти не сделано ничего. Быть может, ты прочтешь эти строки, когда и большевизма не будет. Отложил перо.
Сын спит. Поправил на нем одеяло, оно шерстяное, стеганое, верх шелковый, прохладный, привезли из Баку. Такое слабое, беззащитное, бесконечно дорогое существо - сын. Хватит ли времени вырастить? Поздно женился... Мать часто вздыхала:
- Неужели умру, так и не увидав внука?
Так и не дождалась. А тут настояли.
- Сорок мне, какая уж женитьба?
Нашли невесту друзья-шемахинцы. Мне в моем возрасте, - сказал им,нужна единомышленница. Помощница. Чтоб понимала меня с полуслова. Дикарка мне не нужна.
Жене двадцать пять. Мягкое, теплое имя Гюльсум. Привел в дом, снял чадру, велел не носить, пусть обыватели судачат.
- Я боялась тебя,- призналась,- думала, такой степенный.
- И бойся,- пошутил.
С женитьбой пришел поздравить и миллионер Кардашбек, родной брат Соны, выказывая особую радость. Может, окончательно оттает боль, вызванная неудачным сватовством? Дерзок же был тогда Нариман, вздумавший жениться на его сестре!
Скакать по годам, а где перевести дух и задуматься.
Нет, подаст заявление, уйдет от всех постов, фразы кружатся в голове, цепляются, выстраиваются, как ему кажется, в логическую стройность. И непробиваемые стены бывшего царского особняка, где его просторный кабинет, не помогут.
Вот и пойми теперь, усмехнулся Нариман, с чего началось и чем завершилось. Физически ощутима боль, прошли суровую школу борьбы, словопрений, козней, еще чего?! Зудят руки - били линейкой, когда неровно выводил в Тифлисской духовной школе, преподавание по-русски шло, буквы кириллицы: учитель подкрадывался незаметно, Нариман задумается, и вдруг бац по пальцам! Потом для Наримана был Гори, где в знаменитой на Кавказе семинарии открылось татарское отделение, готовят туземных учителей для мусульманских школ, не государственных: по циркуляру министерства народного образования учитель-мусульманин на коронной службе состоять не может. Привычное слово татары, легче запомнить по месту обитания: кавказские, астраханские, крымские, тобольские, казанские... - всякие иные.
Учили так, чтоб быть готовым ко всему, и садоводству тоже:
- Я бы пришел к вам садовником, - сказал Соне, с которой не состоялось сватовство. А она ему:
- Сады наши за городом, где я редко бываю, есть лишь одно тутовое дерево в крошечном дворе нашего дома, и его посадили, когда я родилась, оно точь-в-точь отражает мое настроение: если печалюсь, ягоды сморщиваются и делаются горькими.
- С чего вам печалиться? Вы юны, вас не тяготит нужда... - о нужде заговорил зря, не поддержала разговора.
- А еще чему вас учили?
- Проводить метеорологические наблюдения.
- Может, вы звездочет? И предскажете мою судьбу?
- Звезды вам благоволят.
Их разговор Нариман вставит, слово в слово, в маленький роман Бахадур и Сона, но живая речь, обретя книжную оболочку, потускнеет:
- Разве вы не знаете, что наша нация отстала от других?
И Сона после недолгого размышления заметила:
- Это сложный вопрос. Действительно, в чем причина, что мусульманские нации и государства так сильно отстали? Религия? Ислам?.. Нет, не вера, как думают некоторые, тому причиной. Если бы, сказал один из мусульманских философов, пророк Мухаммед взглянул теперь на своих последователей, он не узнал бы той веры, которую основал когда-то,- и философ прав: ислам по своей природе вовсе не противостоит науке и прогрессу.
О том еще, что нам надо учиться у армян.
- Чему? - спросила Сона.
- Сплоченности и единству.
Настолько Нариман увлекся повествованием, что забыл, реальная ли Сона сказала, вымышленная ли? Ему ли или герою его - Бахадуру?
Но именно Нариман, придя к ним в гости и завидев Сону на балконе, почувствует, что у него радостно ёкнуло сердце, онемеет от восхищения.
Да, молодой нефтепромышленник Кардашбек, опекающий образованных интеллигентов из мусульман.
Переплелось, запуталось, даже не верится, что это было, такая
ДАЛЕКАЯ ГЛАВА, или ЧАСТНАЯ СУДЬБА:
знакомство с Кардашбеком, неожиданное его признание, что именно предок Кардашбека Ибрагимбек выстрелом наповал сразил покорителя Тифлиса, Гянджи, Шемахи царского генерала Цицианова (только что стояли у его бюста), а у стен Баку нашел свою погибель.
Прогуливались с Кардашбеком по Персидской, ровной линией тянущейся, а точнее, как сабля, от Николаевской, и неведомо где обрывается, то покатая, то низинная. Нариман провожал Кардашбека до его дома, пересекая Каменистую, Чадровую, - жили в тупике, потом
стал застраиваться новый дом ближе к центру, и Кардашбек с Нариманом подолгу стояли, глядя, как кипит на стройке работа: рытье котлована для фундамента, кладка стен подвальных, полуподвальных и двух этажей.
И встреча в тупике с сестрой Кардашбека Соной. Почудилось на миг... о, наивная самоуверенность мусульманина-мужчины, что коль скоро ему приглянулась девушка, то и она, естественно, потянется к нему.
Но исключено, чтоб Кардашбек благословил их союз, думает Нариман, ну а вдруг? Иллюзия братства ровесников? Сколько б можно было сделать полезного для нации на миллионеровы деньги!
Кардашбек понял, что Нариман влюбился,- кто устоит, не влюбится? Честь брата, который призван оберегать сестру от постороннего взгляда, казалось, побуждала Кардашбека выразить неудовольствие: сестра открылась чужому взору.
- Это моя сестра.
- Извини, что так вышло... Вы очень похожи, видно сразу.- Здесь невидимая грань, отделяющая честь от бесчестья, еще одно слова и окажется за чертой. Нариман не сдержался: - Красивая очень.