С одной стороны, Москва находилась рядом, всего в двухстах пятидесяти километрах от Ярославля. Три часа езды, что на машине, что на поезде. А с другой стороны это был открытый космос, неведомый, чужой, пугающий, манящий и одновременно отталкивающий… Когда Кирилл выходил из поезда на перрон Ярославского вокзала, у него было такое ощущение, будто он шагнул в пустоту. Смешно! И вокзал хорошо знаком, бывал здесь не раз, и люди кругом, а сердце тревожно ёкает и на душе как-то муторно.
Одно слово – пустота.
Интермедия первая. Розовая свистулька
– Кирюша, ты помнишь, что я рассказывала про гжельскую роспись? Какие цвета в ней используются?
– Белый и голубой!
– Тогда почему ты раскрасил свистульку розовым? И другие картинки у тебя тоже розовые. Вот здесь, на обложке, есть пример – гжельский самовар. Если ты забыл, как надо…
– Я не забыл, Елена Ивановна. Белый и голубой.
– Тогда почему ты раскрасил розовым, а не голубым?
– Я как-то не подумал об этом, когда красил…
Глава вторая. Колбасник
Клиническому ординатору Барканскому нравилось оперировать, а вот аспирант Барканский от участия в операциях всячески старался уклоняться, потому что оперировать в «Петрике» (так аспиранты и не только они называли Центр имени Петровского) было неуютно.
Операционные медсестры, все, как одна, мнили о себе невесть что. Фурии, сущие фурии! Держались заносчиво, если не сказать – нагло, аспирантов и ординаторов считали ниже себя, огрызались в ответ на вежливые замечания, а сами позволяли себе высказывать любую критику, которая только приходила им на ум. Если в родной «девятке» медсестры подавали врачам нужные инструменты, не дожидаясь, пока их об этом попросят, то здесь непременно нужно было попросить, причем со словами «будьте добры» или «пожалуйста», иначе притворится, будто не услышала. И это во время операции, когда дорога каждая секунда!
Медсестры не радовали, но местные врачи были еще хуже. Резкие, недружелюбные, а некоторые так просто грубые. Аспиранта Сашу Авдошина из Нижнего, с которым Кирилл сдружился, во время операции однажды назвали «косоруким рукожопом». И за что? Ни за что! Точнее, за то, что с сосуда соскочил зажим, наложенный самим оперирующим хирургом. А когда Авдошин попытался возмутиться, его обозвали скандалистом и обвинили в том, что он создает в коллективе нездоровую обстановку.
– Вот если бы я был неизлечимо болен, то нагрузился бы взрывчаткой и взорвал тут все нахрен вместе с собой! – сказал с сердцах Саша после двойной выволочки – сначала его отчитал заведующий кафедрой академик Белянчиков, а затем заместитель главного врача по хирургии, привыкший употреблять выражения покрепче «косорукого рукожопа».
– Забей! – посоветовал Кирилл. – Если все брать в голову, то двинуться недолго. Уже меньше трех лет осталось… Время работает на нас!
Советы давать легко, но у самого как-то не получалось «забивать» и «не брать». Переживал, пыхтел, считал дни до окончания аспирантского срока, который только-только начался. Тут все, как в армии – сначала очень тяжело, потом – терпимо, ближе к концу – нормально, а под конец – зашибись-малина. Но до этой малины было еще далеко.
«Два дежурства в месяц есть? – рассудил Кирилл. – Есть! Вот на них и буду оперировать, чтобы квалификацию не терять. Этого вполне достаточно. А совершенствоваться стану дома, после аспирантуры».
В Центре, битком набитом ординаторами, аспирантами и энтузиастическими студентами, которых хлебом не корми, только дай у операционного стола постоять, недостатка в ассистентах не было, и потому уклоняться от участия в операциях удавалось легко. А через месяц-другой все усвоили, что аспирант Барканский всегда готов стать соавтором (то есть – готов написать научную статью за кого-то из старших товарищей), а вот ассистировать он не любит. Не любит, так не любит. Его дело.
Если уж говорить начистоту, то примерно пятая часть тружеников скальпеля, владеет им плохо или совсем не владеет, но это не мешает им оставаться в хирургии, потому что далеко не все хирурги оперируют. В поликлиниках проводятся самые простые операции, вроде вскрытия фурункула или удаления вросшего ногтя, которые и операциями-то называются чисто формально. Дежурный хирург приемного отделения обычно занимается только оформлением поступающих пациентов и лишь в крайнем-раскрайнем случае может привлекаться на операцию в качестве ассистента (не годится же ворота без привратника оставлять!). Во многих отделениях есть вечные ассистенты или, как их еще называют – «крючконосцы», потому что их участие в операции сводится к держанию крючков, расширяющих операционную рану, и прочим несложным манипуляциям. А то, бывает, хирург и в крючконосцы не попадает, в операционную никогда не заходит, а занимается наблюдением прооперированных пациентов. Как говорится, каждому – свое. Во времена оны в девятой больнице древнего города Ярославля работал хирург по фамилии Манясов. У него была очень плохая слава – совсем не умеет оперировать человек! – из которой он при содействии заведующего отделением извлекал весьма неплохую пользу. Манясов назначался чуть ли не на все плановые операции. Узнав по сарафанному радио, что с Манясовым лучше дела не иметь, пациенты просили заведующего отдать их другому хирургу. «В принципе я не против, но без согласия Николая Николаевича рокировки производить не могу, – отвечал хитрован-заведующий. – Врачебная этика не позволяет». А Манясов за свое согласие запрашивал некоторую мзду, которую ему с радостью давали – жизнь-то дороже. Деньги были небольшими и делились напополам с заведующим отделением, но зато капали часто, так что неоперирующий Манясов жил гораздо лучше своих оперирующих коллег. Ну а про спокойствие и говорить нечего, ведь на того, кто не оперирует, шишки градом не сыплются.