- Обратите внимание, господин Президент, что плафон Град Опера расписан художником из России.
- Я хожу в оперу не для того, чтобы глядеть в потолок, - холодно ответил генерал.
Так вот, отношения де Голля и нашей страны были так хороши, что в Советском Союзе как-то перевели и издали его книгу. Советский посол воспользовался этим фактом, чтобы вручить Президенту авторский экземпляр его книги на русском языке.
Де Голль с интересом и благодарностью принял книгу, повертел ее в руках и, передавая своему помощнику, распорядился, чтобы гонорар за нее был по обыкновению переведен на счет благотворительного фонда в пользу больных детей.
- Никакого гонорара нет, - возразил помощник. - Советский Союз не платит иностранным авторам.
- А Франция платит советским авторам? - поинтересовался генерал.
- Разумеется, господин генерал.
- В таком случае Франция также прекращает платить гонорары советским авторам, - заявил Президент, и счета советских авторов во французских банках, в том числе, и отца, были заморожены.
Книжка об отце заканчивается.
Был ли он доволен собой, своей судьбой, своим творчеством?
На три этих вопроса, самых, пожалуй, главных в жизни человека, и отец-то вряд ли смог бы ответить.
А уж я тем более не смогу.
- Я - средний русский писатель.
Фразу, звучащую, как формула, я слышал из его уст в течение многих лет, и теперь понимаю, что он защищался этой фразой от несправедливых наскоков критики, которую ни в грош не ставил, и от неумеренных восторгов почитателей.
В этом он был глубоко уверен, и никто не смог бы заставить его изменить столь высокую оценку, данную самому себе.
Отец утверждал, что никогда не перечитывает своих произведений, и это было правдой.
Он время от времени раскрывал свои книги, но не мог осилить и нескольких страниц, потому что жил уже в атмосфере нового замысла, совсем, совсем другого.
Он утверждал, что для каждого следующего произведения создает новый строительный материал, а не пользуется кирпичами, приготовленными для предыдущих вещей.
Но когда он читал только что написанные страницы, чувствовалось, что они ему нравятся.
И все же мне кажется, что порой он испытывал чувство мучительной неудовлетворенности, ставшей, возможно, навязчивой идеей, заставившей его в последние годы, или даже месяцы жизни приступить к переработке своей пьесы "Растратчики", которая в свое время, более полувека назад была написана по предложению Художественного театра, поставлена на его сцене и затем после восемнадцати представлений исчезнувшая из репертуара.
Отец не распространялся об этой своей работе...
Часто я заставал его согнувшимся над столом, но он или не замечал присутствия постороннего или же бросал мельком взгляд и снова углублялся в рукопись, хотя частенько в подобных случаях с удовольствием отвлекался, заявляя:
- Русские писатели любят, когда их отвлекают от работы!
Он закончил этот тяжелый труд, но кто знает - дал ли ему результат удовлетворения, успокоил ли его.
Отец утверждал, что каждое свое произведение переписывает по три раза.
Думаю, такая практика началась со времени так называемого "нового Катаева", то есть с "Маленькой железной двери в стене" и "Святого колодца" и далее до последней его работы - "Сухой лиман".
Все три рукописи одного и того же произведения разительно отличались друг от друга.
Самая первая - черновая - была испещрена поправками, вымаранными отдельными словами и целыми предложениями, крест накрест перечеркнутыми абзацами, а иногда и целыми страницами.
Вторая рукопись выглядела гораздо лучше - аккуратные строки, почти без помарок - хоть отдавай машинистке.
Отец, однако, не успокаивался и переписывал рукопись еще один раз, третий.
И этот, третий, вариант совсем уже не походил на два предыдущих. Между абзацами появлялись просветы, и рукопись от этого становилась словно бы прозрачной. Одни абзацы были поуже, другие пошире. Иногда коротка фраза из двух трех - слов, занимающая пол строки или еще короче, отделялась сверху и снизу полновесным просветом.
На этом этапе работы над новым своим сочинением (третья рукопись) на мой вопрос, что он сейчас делает, отец озорно улыбался, прикладывал ко рту две сложенные ладони и с шумом выдувал воздух, словно бы наполняя невидимый воздушный шарик...
Мальчишка, да и только!
"Живу..."
Таково последнее слово в его земной жизни, написанное писателем Валентином Катаевым в дневнике.