– А вы, батюшка Арсений Васильевич, помните, случай у нас был – в 1939 году или, может быть, в сороковом году? Ночью требовалось больную на операцию везти, а машина в скорой помощи на ремонте была… Вы вызываете меня и говорите: «Ульяна Ивановна, нужно срочно одно дело сделать…» Помните? Вы так тогда и сказали: «Скажите, мол, чтобы сейчас же Мазепу запрягли, и отвезите ее сами».
– Ну, и что ж?
– Ну, я и отвезла, – просто и лаконически закончила повествование Ульяна Ивановна.
Разумеется, доктор Великанов за множеством дел давно позабыл этот случай, но рассказ Ульяны Ивановны пробудил в его памяти рой других воспоминаний, далеко не столь простых и коротких, как у Ульяны Ивановны.
– Да, Ульяна Ивановна, – задумчиво сказал он. – Нам довелось хорошо поработать.
И здесь доктору Великанову захотелось сказать Ульяне Ивановне что-нибудь очень теплое и приветливое. Но слов не нашлось. К своему удивлению, Ульяна Ивановна увидела, что лицо его стало задумчивым и грустным.
– Ложитесь, батюшка Арсений Васильевич, – всполошилась она. – Устали вы нонче, да и Мазепа… Уж я вас очень прошу, Арсений Васильевич, все, что вы получаете, сами и кушайте. А что касается Мазепы, так у меня немного затхлых отрубей имеется, пусть уж в его пользу пойдет.
Так был прощен и возвращен в число наших героев раскаявшийся Мазепа.
Дальнейшая его судьба была поручена ловкости Саньки-Телефона, проинструктированного доктором Великановым.
Глава тринадцатая
Под ударами Красной Армии немецкий фронт трещал и откатывался на запад.
Обер-лейтенант Ренке, жестоко трусивший по ночам, дошел до того, что стал признавать за приятную неожиданность каждые благополучно миновавшие сутки.
Что касается доктора Великанова и Ульяны Ивановны, то они изнывали от нетерпения, и дни казались им неделями, а недели – месяцами. Все самые хитроумные и логические построения доктора Великанова, пробовавшего утешить себя и Ульяну Ивановну, неизменно разбивались о ее унылую реплику:
– Да уж больно мне их видеть опостылело, Арсений Васильевич…
Как-то доктору Великанову посчастливилось увидеть хороший сон – будто он идет по городу и встречает лейтенанта, настоящего советского лейтенанта. Доктор совсем уже собрался с ним заговорить, но, к своему огорчению, от радости проснулся. Ульяна Ивановна позавидовала доктору.
– Из себя-то лейтенант какой был, Арсений Васильевич? – заинтересованно спросила она.
– Ну, какие лейтенанты бывают: сапоги хромовые, брюки синие, при снаряжении и в пилотке со звездой, – ответил доктор.
Но, видимо, Ульяна Ивановна ждала иных, более конкретных подробностей, потому что лицо ее выразило явное разочарование.
Меж тем настал день, когда доктору Великанову довелось лично познакомиться с партизанами.
В глухой осенний вечер, в темень и слякоть, появился Санька-Телефон.
– Ты мне, дядя, нынче без надобности, – заявил он встретившемуся Василию Степановичу. – Нынче у меня к доктору Арсению Васильевичу дело.
Доктор Великанов еще не спал и сразу откликнулся:
– Я здесь, Саня! Зачем я тебе понадобился?
Промокший почти насквозь паренек прижался к печке. Его сапоги были грязны до колен, из чего явствовало, что он проделал неблизкий и нелегкий путь.
– Дядя Миша за вами прислал. Раненые у нас есть – очень тяжело.
Доктор, не говоря ни слова, начал одеваться.
Когда дверь за ним захлопнулась, Ульяна Ивановна встала, подсела к гаснику и взялась за вязанье. Всю долгую осеннюю ночь она просидела за работой, прислушиваясь к шуму ветра и шелесту дождя. Один раз послышался ей далекий выстрел. Вздрогнула Ульяна Ивановна, отложила вязанье, вышла в сени и на улицу дверь открыла. Стояла так, не замечая холода, пока не разобрала, что никакой стрельбы нет, а над разбитым домом железо хлопает.
И не было у нее в то время карт, чтобы заглянуть в будущее доктора Великанова…
Даже поворчала Ульяна Ивановна.
– Конечно, война войной, а все-таки негоже старому человеку в такую погоду да в темень по лесу ходить. И ведь говорить не стал: оделся и пошел… И тот у него герой, и этот герой, а сам вроде ничего… Ох, и тяжелое докторское дело. То ли чужую жизнь спасет, то ли свою потеряет…
Сердцем болела за доктора Великанова Ульяна Ивановна, и сердилась на него, и гордилась им, а к концу ночи всплакнула.
Путешествие доктору, действительно, выпало нелегкое.
Выйдя из избы, он окунулся в такую темень, что не мог разобрать, где небо, где земля, и если бы не Санька-Телефон, не сделать бы ему и десяти шагов. Кончилось тем, что паренек взял его за руку и повел.
Пройдя с километр, Санька постучал палкой по дереву, и из кустов откликнулся мужской голос:
– Ведешь?
– Веду.
Доктор Великанов почувствовал, как его с двух сторон подхватили сильные мужские руки, обладателей которых он рассмотреть не мог.
– Не бойся, доктор! – сказал над самым ухом густой бас дедушки Дуба.
Шли долго. Доктор, доверившись провожатым, почти висел на их руках.
Путь закончился неожиданно – не громким, но грозным окликом:
– Стой! Кто идет?
– Дуб и Вяз.
– Перца привели?
– Здесь Перец.
Через две минуты доктор Великанов оказался в землянке, освещенной немецкой ацетиленовой лампой. Обстановка была фантастическая. Все пространство тесного помещения показалось доктору заполненным бородатыми вооруженными великанами, исполинские тени которых в самых причудливых сочетаниях двигались по коричневым глиняным стенам.
– Разрешите познакомиться: Дядя Миша, командир отряда! – отрекомендовался один из бородачей. – Очень неприятно, что пришлось вас беспокоить, но вынудили обстоятельства – нужно раненым помочь. В сегодняшнем бою…
– Вот наш госпиталь! – сказал Дядя Миша, спускаясь вместе с доктором в соседнюю землянку, более просторную и чистую, где на мягком сене лежало около десятка раненых.
Если не считать полушубков и оружия, здесь не было никакой обстановки.
Принесли свет, горячую воду, и доктор смог приступить к работе. Перевязав голову одному раненому и взяв в лубок сломанную ногу другого, доктор Великанов подошел к третьему, с забинтованной рукой. Этот третий был высок, худ и бородат.
– Ну, а тебе где дыру просверлили? – спросил доктор, любивший шутить с больными и всегда говоривший им «ты».
Сквозная рана в плече партизана не была страшна, и доктор в несколько минут справился с ее обработкой.
– Ловко! – похвалил его раненый партизан. – Только я вижу, Великан, что ты меня позабыл и здороваться не хочешь.
Доктор присмотрелся к говорившему, но не узнал его.
– На скольких заседаниях вместе сиживали, ругались бывало… Неужели не узнаешь?
Доктор в изумлении отступил на шаг.
– Позволь!.. Никак Сергей Прокофьевич?
Перед доктором Великановым лежал Сергей Прокофьевич, тот самый вышестоящий товарищ из горздрава, с которым он беседовал по телефону в первой главе нашей повести.
И здесь случилось то, что никогда бы не могло случиться ни в горздраве, ни в больнице, ни на улице города: старые знакомые обнялись и, соединив воедино бороды, троекратно, по старому обычаю, расцеловались.
– Тебе, Арсений Васильевич, эта передряга в пользу пойдет, – сказал Сергей Прокофьевич, – ведь прежде ты дальше своей больницы ничего не видел.
– Возможно. Но я знавал администраторов, не видевших из-за цифр живого дела.
Оба спорщика держали друг друга за руки.
– И хорошие все-таки были времена! – сказал Сергей Прокофьевич.
– Очень! – подтвердил доктор Великанов. – И опять будут хорошие.
– Обязательно!
– И тогда мы поговорим обо всем! – многозначительно сказал доктор.
– По телефону?
– Всеми доступными нам средствами…
Разговор прервал Дядя Миша, пригласивший обоих к общему котлу. Ужин был сервирован очень просто, но эта простота искупалась обилием и качеством блюд.
– Состоим на довольствии германской армии, – объяснил Дядя Миша. – Отказа ни в чем не имеем. Да что говорить, даже ваш Мазепа не имеет недостатков в стимулах.