Коля рассказывал о себе неохотно. Чувствовал он себя прилично — небольшая слабость, снижение аппетита казались несущественными и почти не беспокоили. Каждый день он просил о выписке.
— Наша часть в лесу стоит. Мне на свежем воздухе лучше будет.
Вопросы, которые задавал ему Миша, казались Коле глупыми, смешными. Каким по счету родился в семье. Когда именно болел ангиной и насморком. И все же с упорством, о котором он и сам раньше не догадывался, Миша продолжал ежедневные расспросы «от Адама и Евы», как назвал их Коля.
— Ты когда заметил отеки на ногах?
— Я их и сейчас не замечаю.
— Ладно, — соглашался Миша и начинал новую серию вопросов: — Перечисли еще раз, чем ты болел в своей жизни.
Настойчивые и надоедливые расспросы дали свой результат. Коля вспомнил, что в 1941 году был легко ранен в ногу осколком снаряда, долго, больше года из голени сочился гной, а потом течь прекратилась. На месте ранки остался крошечный белесоватый рубчик.
Миша назначил Коле снимок голени, показал его хирургу. Тот дал заключение, что у Коли после ранения развился хронический вялотекущий остеомиэлит.
И вот тогда Мишу осенило. «Если у него хронический нагноительный процесс, то может быть диагноз «гломерулонефрит» неверен, а верен другой диагноз — амилоидоз?» Он решил поделиться своими предположениями с Алексеем Сикорским.
— Возможно, ты прав, — сказал Алексей, внимательно выслушав приятеля. — Но от амилоидоза он помрет так же, как и от гломерулонефрита. Изменение диагноза имеет лишь теоретическое значение.
— В том то и дело, что нет, — рассмеялся Миша. — На последнем пленуме ученого медицинского совета было два доклада об обратном развитии амилоидоза. Нужно только устранить очаг и своевременно начать лечение.
Преподаватель согласился с предположениями Миши, похвалил его. Колю перевели в хирургическую клинику, сделали операцию — чистку кости.
Курация быстро закончилась, некоторое время Миша еще интересовался, как идут у Коли дела. Но другие заботы вытеснили Колю, и Миша потерял его из виду. И вдруг на днях во время субботней авральной приборки его вызвали в проходную. В закатанных до колен рабочих брюках и тельняшке Миша вышел к воротам и увидел Колю и его мать.
— Вы нас извините, — сказала мать, сияя глазами и не обращая внимания на странный вид стоящего перед ними доктора. Мише и раньше нравились ее глаза — восторженные, словно излучающие тепло. Он считал, что такие глаза могут иметь только очень добрые люди. — Мы с сыном считаем вас нашим спасителем, — продолжала мать. — Если бы не вы и не эта операция, Коли, может быть, уже не было бы в живых. А он не только живет, но даже работает. — Она посмотрела на сына, прижалась к нему.
— Телеграфистом на вокзале, — солидно пояснил Коля, смущенно отстраняясь от матери. — Инвалид второй группы.
— Не знаю, как вас отблагодарить. Вот возьмите носки, пожалуйста.
Она протянула Мише толстые белые носки, он взял их, подержал в руках, не зная, что с ними делать и, наконец, сунул в карман.
Только теперь мать обратила внимание на странный Мишин вид, заторопилась:
— Вы очень спешите, Миша? Я все хотела спросить — живы ли ваши родители?
— Да, — сказал Миша. — Они воюют.
— А дом ваш цел?
— В Киеве — не знаю, а здесь квартира тети наполовину сгорела.
Мать торопливо порылась в сумочке, вытащила длинный тяжелый ключ.
— Вдруг приедут ваши родители, на первое время будет где жить. Сестра моя, наверно, не приедет. Замуж вроде собралась. А вам комната пригодится.
— Я курсант, — сказал Миша. — Мой дом казарма.
— Не скажите, — упрямилась мать. — Комната всегда нужна. С товарищами собраться. Пирушку устроить. А уезжать будете, ключ дворнику отдадите…
Как хорошо, что он тогда позволил уговорить себя и взял ключ. В сложившейся обстановке ключ от собственной комнаты решал многие проблемы. Входную дверь Мише отворил худой, жилистый, средних лет мужчина в тапочках на босу ногу, в наброшенном на майку вязаном жакете. У него было бледное с синими прожилками лицо и сизый нос старого алкоголика.
— Входи, моряк, — пригласил он, отступая назад и делая шаг в сторону. Голос у него оказался хриплый, а когда он открывал рот, несло водочным перегаром. — С чем пожаловал, служивый?
— Буду жить у вас в комнате Бирюковых.
— Живи себе на здоровье, — равнодушно сказал сосед. — Мое-то какое дело.
Как выяснилось, он был сапожником модельной обуви, большим мастером своего дела, имел обширную клиентуру. Заказы в срок не выполнял, аванс пропивал и частенько из его комнаты слышались возмущенные голоса заказчиц, угрозы пойти в милицию и клятвы мастера, что к следующему разу «умри он на месте, ежели все не будет в лучшем виде».