— Прости меня, Ждан Медведь, а мы с Лебедушкой уж сами все опять сладили. Только, говорит, подожди, Авилушка. То, что было — наваждение туманное. Прости и не вспоминай.
— Ну и слава богу, — с облегчением вздохнул Ждан Медведь. — Так тому и быть…
— Да-а-а, — протянул Ворон, — сущий ты есть, Медведюшко, змий многомудрый, и человеков взором своим насквозь проникаешь. Только теперь видно, куда ты метил, когда Васюте малоумному монеты на стол бросил. Все теперь прояснилось. А если б Эмет давеча не промахнулся, то и самого Васюты на свете уж не было бы.
— Я не промахнулся, — сказал Эмет, — когда ты, Ворон, мне третью стрелу подал, я крик услышал, увидел — Лебедушка по тропе бежит. Я о ней подумал. Я не смог его убить. Я его только ранил.
— Я так и подумал, — кивнул Ждан Медведь. — Ты правильно сделал, Эмет. Это лучше, потому что…
Он не договорил. В избу громко постучали.
— Кто бы это? — поп Иван поднялся, пошел открывать.
Он быстро вернулся. Следом за ним в горницу шагнул Иона, сдернул шапку, выкрикнул:
— Царь Иван умер!..
Все вскочили.
— Что?
— Как?
— Когда?
— В четвертую субботу великого поста преставился государь-царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич, — Иона размашисто перекрестился, сел, обводя глазами горницу. Он тяжело дышал, видно, бежал, чтоб скорее сказать.
— Откуда знаешь? — Ждан Медведь смотрел на него, сдвинув брови.
— Ночевал я там, у нас, давеча в сторожке. Никого не было. Утром пошел поразмяться. Дошел до реки. В челне на тот берег переправился. Еще маленько прошел, — смотрю, двое у костра сидят, рыбу на угольях пекут. У меня с собой, спаси Христос, краюха хлеба была и соль в тряпице. Я к ним подсунулся, говорю с ними тихо, смиренно, краюхой поделился и соли дал. Они обрадовались, говорят, садись, — рыбой угостим. Сидим, трапезуем, чем бог послал, говорим неспешно, человечно. Вдруг один, похоже — из монахов, — говорит: царь умер. Я обомлел, говорю — врешь. Он говорит — не вру, перекрестился. Я спрашиваю: когда, и верно ли? Еще говорю — поцелуй крест, что не врешь. И он крест мой нательный на том целовал, и сказал, что-де царь Иван Васильевич великим постом помер, прямо в четвертую субботу. С утра-де он, царь, в ту субботу в мыльне царской мылся, и как из нее вышел, и ризы чистые на себя надел, и тут вдруг преставился. И теперь у нас царь — Федор Иванович.
— Федор! — воскликнул Степан, не то со смехом, не то с рыданием сдавленным, как то у него бывало в волнении. — Федор! Да ведь он же слабоумный! Про то все знают… Ну, царь Иван! Вот уж удружил, так удружил! Наследника царевича Ивана Ивановича, года два тому назад, сам — своею рукою убил! Оставил нам скорбного главою Федора!..
— Помолчи, — сказал Ворон.
— Молчать надо, Степан, — сказал Эмет. — У нас в степи говорят: если твой хан слеп, и ты закрой один глаз.
— Хорошо говорят, — мрачно усмехнулся Ждан Медведь, — да нам это не с руки — глаза закрывать. Назакрывались мы с царем Иваном до смерти — ни дна чтоб, ни покрышки!
— Что же теперь будет? — спросил поп Иван.
— Тихое житье будет! — сказал Степан слезно. — Отдохнет Русь от лютостей, от напастей всяких. Пусть он, царь Федор, если и не слаб головкой, так — блаженный. И богу, значит, угоден. И с миром править будет, и нас пасти милосердно.
— Ну, нет! — злобно выкликнул Томила. — До тихого жития путь еще далек! Теперь только и посчитаться с боярским лихоимством, с несытыми псами, что по три шкуры с нас драли, да с опришными последышами! Мы им припомним их метлы, да песьи головы, что они себе на конскую на свою сбрую вешали — дескать, мы метлой крамолу выметаем, царя, аки псы, от лиха стережем. Нет! Они царя вполглаза стерегли, а главное — себе добычу рвали. Совсем Русь от них запустела. Не зря народ их кромешниками звал, как силу сатанинскую, из мрака кромешного! Погибель на них! Перевернуть все надо! В мир идти надо, силу показать, правду сыскать сей же час!
Под конец слов своих Томила совсем в раж вошел, кричал чуть не криком и, кулак сжавши, по столу им ударил.
Слушали, однако, его с пониманием и любопытно. Один Ждан Медведь только повел на него глазом насмешливо, переспросил:
— Сей же час, значит, тебе правду сыскать?
— А чего ждать? Правда всем нужна!
— Она, конечно, всем нужна, да у каждого она — своя!
— Ну, пошел Ждан Медведь воду мутить! — махнул рукой Томила. — Если у каждого своя — то это не правда. Это уже кривда.
— И с кривдой жить, говорят, можно, — сказал Иона. — Правда, она, знаешь, в лаптях, а кривда — хоть и в кривых, а все же — в сапогах.