Гэррети ушел было вперед, и тут Кёрли воскликнул:
— Слава богу! Отпускает!
Никто ничего не сказал. Гэррети почувствовал себя разочарованным. Чувство это было плохим, совсем не спортивным, но ему хотелось быть уверенным, что кто-нибудь другой получит билет раньше него. Кто же хочет выйти из игры первым?
На часах у Гэррети было 11:05. Видимо это означало, что рекорд таки побит, если шли два часа по 4 мили в час. Скоро уже Лаймстоун. Он обратил внимание, что Олсон сгибает в колене то правую ногу, то левую. Из любопытства он тоже попробовал: суставы явственно хрустнули; Гэррети поразился, насколько негибкими стали его ноги. Но они по крайней мере не болели, а это уже кое-что.
Идущие прошли мимо молочного фургона, припаркованного на пересечении с маленькой грязной проселочной дорогой. Молочник сидел на капоте. Он добродушно помахал им и крикнул:
— Дерзайте, ребята!
Гэррети внезапно разозлился. Ему захотелось закричать: почему бы тебе, мать твою, не оторвать свою жирную жопу от капота и не дерзнуть вместе с нами? Но молочник был явно старше 18-ти. На самом деле, ему было хорошо за тридцать. Он был слишком стар.
— Ладно, друзья, пять минут на отдых, — вдруг сказал Олсон, и кое-кто рассмеялся шутке.
Молочный фургон скрылся из виду. Теперь боковые ответвления встречались чаще, все больше было полицейских и зевак, которые кричали и махали руками. Некоторые из них разбрасывали конфетти. Гэррети вдруг ощутил собственную важность. В конце концов, он ведь Уроженец Мэна.
Внезапно Кёрли закричал. Гэррети посмотрел на него через плечо. Кёрли весь скрючился, держа руками ногу и не прекращая кричать. Каким-то невероятным образом он продолжал идти, но — медленно. Слишком медленно.
И все вокруг вдруг замедлилось, словно подстраиваясь под его шаг. Солдаты в задней части плавно движущегося вездехода подняли винтовки. Толпа затаила дыхание, словно не понимая, к чему всё это идет, и Идущие затаили дыхание, словно тоже не понимали, и Гэррети затаил дыхание вместе со всеми, но он конечно же всё понимал, все всё понимали, всё было очень просто — Кёрли сейчас получит билет.
Раздались щелчки предохранителей. Пространство вокруг Кёрли как-то вдруг опустело, он оказался один на залитой солнцем дороге.
— Это нечестно! — закричал он. — Это просто нечестно!
Идущие ступили под тенистую сень деревьев, некоторые оглядывались, другие в страхе смотрели прямо перед собой. Гэррети наблюдал. Он должен был видеть. Разрозненные группы зрителей вдруг замолкли, как если бы их просто выключили.
— Это…
Четыре винтовки выстрелили. Звук был очень громким; он раскатился вокруг, как шары по сукну бильярдного стола, отразился от холмов на горизонте и вернулся эхом.
Угловатая голова Кёрли, его прыщавое лицо — они исчезли, превратившись на мгновение в мешанину крови, мозгов и разлетающихся вокруг осколков черепа. Тело упало на белую линию словно мешок с макулатурой.
Теперь 99, — подумал Гэррети, борясь с тошнотой. 99 бутылок пива стояли на окне, и вот одна бутылка грохнулась вовне… о господи боже…
Стеббинс переступил через мертвое тело. Его нога случайно наступила в лужу, и следующие несколько шагов он оставлял на асфальте кровавые отпечатки, до ужаса напоминавшие иллюстрацию из какого-нибудь детективного журнала. Стеббинс не стал смотреть на то, что осталось от Кёрли. Его лицо не изменило выражения. Стеббинс, ублюдок, подумал Гэррети, это ведь ты должен был первым получить билет, разве ты не знал? Гэррети отвернулся. Он не хотел, чтобы его стошнило. Не хотел блевануть.
Женщина, стоящая около автобуса Фольксваген, спрятала лицо в ладонях. В горле у нее странно хрипело, и Гэррети заметил, что сквозь платье ему отлично видно ее белье. Голубого цвета. Он почувствовал, как снова возбудился, непонятно почему. Жирный лысый мужик яростно тер бородавку возле уха, уставившись на Кёрли. Он облизывал свои толстые губы и смотрел, и тер бородавку. Когда Гэррети проходил мимо, он все еще не мог оторваться от зрелища.
А Прогулка продолжалась. Гэррети вдруг понял, что снова идет вместе с Олсоном, МакФризом и Бейкером. Они как будто искали друг у друга поддержки. Все четверо смотрели прямо перед собой, сохраняя на лицах бесстрастные выражения. Эхо от выстрелов словно все еще висело в воздухе. Гэррети думал о кровавом отпечатке теннисной туфли Стеббинса. Интересно, он все такой же красный? Гэррети почти уже обернулся посмотреть, но не стал, это было бы глупо. Но и перестать думать он не мог. А было ли ему больно? А почувствовал ли Кёрли, как пули разрывают ему голову на куски, или он просто был жив, а в следующую секунду — мертв?