На следующее утро она снова вылезала из постели на холод. Она одевалась на холодной кухне возле печки. Она ела чёрствый чёрный хлеб. Когда подходила её очередь, она молола пшеницу и скручивала сено. Но она ни на минуту по-настоящему не просыпалась. Она чувствовала, что холод и буря окончательно её доконали. Она чувствовала себя тупой, вялой и никак не могла проснуться.
Уроков больше не было. На свете не было ничего кроме холода, тьмы, работы, чёрствого чёрного хлеба и воя ветра. Буря всё время была рядом, за стенами. Иногда она затихала, словно чего-то ждала, но потом с новой силой набрасывалась на дом, трясла его, выла и яростно ревела.
Зима длилась очень долго. Ей не было конца.
По утрам папа больше не пел свою печальную песню. В ясные дни он таскал сено. Иногда метель длилась всего два дня, а потом выдавались три или четыре ясных морозных дня, и пурга начиналась снова.
— Мы её переживём, — уверенно говорил папа. — У неё тоже уже осталось мало времени. Март близится к концу. Мы продержимся дольше, чем она.
— Пшеницы, слава Богу, нам хватит, — подхватывала мама. — Мы должны быть за это благодарны.
Кончился март. Начался апрель. Буря всё ещё не утихала. Теперь передышки продолжались дольше, но потом буря бушевала ещё сильнее. Всё ещё держался лютый мороз, было темно, и с утра до вечера надо было молоть пшеницу и скручивать сено.
Лора, казалось, совсем позабыла, что бывает лето, ей не верилось, что оно когда-нибудь снова настанет. Апрель подходил к концу.
— Нам хватит сена, Чарльз? — спросила мама.
— Да, благодаря Лоре, — ответил пап. — Если бы ты не помогла мне, Бочоночек, я бы не смог запасти столько сена. Оно бы давно уже кончилось.
Как давно они были — эти жаркие дни сенокоса! Похвала папы тоже казалась Лоре какой-то ненастоящей и далёкой. Настоящими были только вой пурги, скрип кофейной мельницы, лютый холод и сумерки, переходившие в новую ночь.
Папа и Лора держали над печкой застывшие и опухшие красные руки, а мама нарезала на ужин чёрный хлеб. Буря яростно ревела.
— Выше нос, Бочоночек, ей нас не одолеть! — бодро сказал папа.
— Ты и вправду так думаешь, папа? — вяло спросила Лора.
— Да, правда, — отвечал папа. — Когда-нибудь ей должен прийти конец, а нам нет. Мы ей не поддадимся!
Лора ощутила внутри какое-то тепло. Тепло было очень маленькое, но крепкое и ровное, как огонёк во тьме. Он едва теплился, но никакие ветры не могли его задуть, потому что он им не поддавался.
Девочки поели чёрствого хлеба, сквозь холодную тьму поднялись наверх и легли спать. Дрожа в холодной постели, Мэри и Лора молча прочитали молитву, постепенно согрелись и уснули.
Временами Лора просыпалась и прислушивалась. Ветер всё ещё яростно дул, но вместо воя появился какой-то странный новый звук. Звук был слабый, неуверенный, и вначале она не могла понять, что это такое.
Она напрягла слух, высунула из-под одеяла ухо и вдруг почувствовала, что холод уже не щиплет ей щёку — тьма потеплела! Лора высунула наружу руку, и рука не замёрзла, а только ощутила прохладу. Слабый звук, который она услышала, был лёгкий стук водяных капель. С крыши капало!
Соскочив с кровати, Лора во весь голос закричала:
— Папа! Папа! Чинук дует!
— Я слышу, Лора, — ответил ей из соседней комнаты папа. — Весна пришла. Спи спокойно.
Подул Чинук. Пришла весна! Пурга утихла, её унесли обратно на север. Лора блаженно растянулась на постели, положила обе руки поверх одеяла, и они не замёрзли. Он слушала шум ветра, стук капель и знала, что в соседней комнате папа тоже не спит, слушает и радуется. Подул Чинук, ветер весны. Зима кончилась!
К утру снега почти не осталось. Замёрзшие окна оттаяли, на дворе потеплело.
Возвращаясь из хлева, папа весело насвистывал.
— Ну вот, девочки, мы наконец победили старуху зиму! — ликовал он. — И никто из нас не заблудился, не умер с голоду и не замёрз. А если даже и замёрз, то не очень. — Осторожно ощупав свой нос, он озабоченно сказал Грейс: — По-моему, он вырос. — Потом поглядел на себя в зеркало, подмигнул и добавил: — Он удлинился и покраснел.
— Довольно заботиться о своей внешности, Чарльз, — заметила мама. — Не в красоте счастье. Садись лучше завтракать.
Она улыбнулась, и папа, садясь за стол, ласково потрепал её по подбородку. Грейс, смеясь, подбежала к столу и залезла на свой стульчик.
Мэри отодвинулась от печки и сказала:
— Тут слишком жарко. Нельзя сидеть так близко к огню.
Просто замечательно, что наконец-то кому-то стало слишком жарко.
Кэрри не отходила от окна.
— Мне нравится смотреть, как течёт вода, — объяснила она.
Лора ничего не говорила. Она была слишком счастлива. Ей просто не верилось, что зима кончилась и наступила весна. Когда папа поинтересовался, почему она молчит, Лора задумчиво ответила:
— Я всё уже сказала ночью.
— Да уж, что правда, то правда! — поддразнил её папа. — Разбудила весь дом и сообщила, что дует ветер! Словно у нас давно уже не было ветра.
— Но ведь я сказала, что дует Чинук. Это совсем другое дело, — возразила Лора.
В ожидании поезда
— Придётся дожидаться поезда, — сказал папа — Мы не можем переехать на участок, пока он не придет.
Осенью он крепко прибил толь к крыше хижины планками, но метель и ветра сорвали его с крыши, разодрали в клочья, и в хижину намело снега. А теперь в щели лил весенний дождь.
Прежде чем в хижине можно будет поселиться, её надо починить, но до прихода поезда сделать это невозможно, потому что на дровяном складе не осталось ни кусочка толя.
Снег растаял, и прерия зазеленела нежной молодой травкой. Все болота до краёв наполнились талой водой. Большое Болото так разлилось, что соединилось с Серебряным озером, и, чтобы попасть на участок, папе пришлось объезжать озеро с юга, делая круг в несколько миль.
Однажды в город пришёл мистер Боуст. Приехать на лошадях было невозможно, потому что большая часть дороги оказалась под водой, и он шёл пешком по железнодорожной насыпи, которая пересекает болото.
Он сообщил, что миссис Боуст здорова, но из-за разлива не смогла с ним пойти, а можно ли добраться до города по шпалам, он не знал. Но теперь он обещал, что через несколько дней миссис Боуст тоже с ним приедет.
Как-то вечером к Лоре зашла Мэри Пауэр, и они взяли Мэри погулять по прерии. Лора так долго не виделась с Мэри Пауэр, что они показались друг другу совсем чужими и им пришлось чуть ли не заново знакомиться.
По всей бледно-зелёной прерии блестели лужи, и в них отражалось тёплое голубое небо. Высоко над головой пролетали дикие утки и гуси, и их крики едва доносились до земли. На Серебряном озере они не останавливались, потому что и так запоздали и теперь спешили на свои северные гнездовья.
Весь день с безобидного серого неба лился мягкий весенний дождик, и от этого болота разлились ещё больше. Солнечные дни сменялись дождливыми. Пустая фуражная лавка была заперта. Братья Уайлдеры, обогнув болото севернее города, отвезли на свои участки семенную пшеницу. Папа сказал, что они засевают ею свои большие поля.
А поезда всё ещё не было. Лора, Мэри и Кэрри по-прежнему с утра до вечера сменяли друг друга у кофейной мельницы. На завтрак и ужин все ели грубый чёрный хлеб. Пшеница в мешке подходила к концу.
А поезда всё не было. Зимние ветры смели землю с полей, где был распахан дёрн, и так плотно смешали со снегом, что в низинах снежные плуги не смогли сдвинуть эти завалы с места. Обледенелый снег, смешанный с землёй, не таял, и люди дюйм за дюймом расчищали пути кирками. Работа шла медленно, потому что в глубоких ложбинах стальные рельсы завалило слоем снега не меньше двадцати футов толщиной.
Апрель медленно близился к концу. В городе не было никаких съестных припасов, кроме остатков пшеницы, той самой, которой в последнюю неделю февраля привезли младший Уайлдер с Кэпом. С каждым днём каравай хлеба, который пекла мама, становился всё меньше и меньше, а поезда всё не было.