Лиса, как всегда, блестяще одета. Как она умудряется на стипендию? Отца у нее нет, мать — учительница. Денег Лиса, пока не поженились, от Вадима не берет, на этот счет у нее абсолютно незыблемый принцип. Но вот одета, и все тут! Джинсы не меньше чем югославские. На плече висит замшевая сумка. Если пойдет дождь, из сумки явится складной японский зонтик. Правда, на ней все смотрится. Потому что золотистые волосы, свободно падая, достают до поясницы. Потому что при ее фигуре любая блузка кажется шедевром легкой промышленности. Потому что у нее тонкое и строгое лицо гриновских женщин, и непонятно, почему она не стоит на носу летящего на всех парусах брига, почему, на худой конец, не снимается в кино — что ей нужно на сухом физическом факультете? В общем, такая девочка, на которую всегда все оглядываются. Даже у Вадима еще не было такой, а он всегда выбирал тех, на которых оглядываются, с другими просто не знался.
— Привет, — сказала Лиса. — Загораете? Дядя Саша, я «Ту» достала, хочешь?
Лиса общалась с дядей Сашей на курительной почве. В городе как раз пропали хорошие сигареты, так что то, что Лиса достала «Ту», было скромным, но почетным достижением. Сам Вадим не курил, и новости о состоянии табачного рынка он узнавал от Лисы. А дядя Саша курил «Север», и от слабых сигарет у него начинался кашель, но когда угощала Лиса, он брал любые и даже делал вид, что ему нравятся. Вообще дядя Саша, хотя Лису иногда и поддразнивал, относился к ней нежно, как к собственной внучке.
Дядя Саша закурил «Ту».
— Ну как у вас? Машину никакую не украли? Мне все время страшно: вдруг украдут! Вам тогда придется платить?
— Ну что ты! — Дядя Саша все-таки закашлялся, махнул рукой, не то разгоняя дым, не то показывая нелепость такого предположения. — Выгонят на худой конец, как Химича.
— А за что Химича?
— Заснул, а у него увели тулуп, в котором зимой ходим. Да черт с ним, дрянь мужик. — Дядя Саша поискал сравнение и объяснил: — Хуже Петровича.
А Вадим все молчал. Просто любовался Лисой. Наконец сказал:
— Посмотри, что у нас в будке. Только внутрь не лезь.
Лиса заглянула. Подошла осторожно, привстала на цыпочки — не чтобы лучше видеть, а чтобы тихо.
— Ой! Какие! Слушай, Волчок, а они живы? Лежат так.
В хорошие минуты Вадим становился Волчком. И потому, что в сказках они всегда вместе: Волк и Лиса, и потому, что после книги Моуэта волк стал символом благородства, по крайней мере среди читающей публики.
— Были б не живы, она б их сразу сожрала, — сказал дядя Саша.
— Ну что ты говоришь! Ведь дети!
— Прошлый раз так и было. Трое подохли, и сожрала. Прихожу, у ней морда в крови. Противно.
Этого о Гайде и Вадим не знал. Действительно, противно. Зарыла бы, что ли, но жрать!..
— А можно их потрогать? Она же меня знает.
— И не думай. Она сейчас никого не подпускает!
— Немножко.
Вадим подошел, собрал в кулак ее волосы — так, для страховки, чтобы выдернуть ее в случае чего.
— Я пройдусь, посмотрю, где как, — сказал дядя Саша. — Побудете, да?
Тактичный старик.
— Я на завтра взяла билеты на Якобсона. На дневной спектакль.
— Ну и зря. Нужно было спросить сначала. Я завтра днем занят.
Собственно, этими репликами тема была исчерпана: у них не было принято уговаривать друг друга, объяснять причины, — занят, значит занят, ибо они с самого качала провозгласили обоюдную свободу и стоически держались этого принципа. Например, Вадим звонил ей утром, звал за город, а она отвечала сонным голосом: «Я так хочу спать, я вчера ужасно поздно вернулась!» И он не спрашивал, откуда она вернулась так поздно. Поэтому следующая реплика Лисы была уже как бы проявлением слабости с ее стороны:
— Жалко. Такие хорошие билеты: самые дешевые, по тридцать копеек.
Дело не только в том, что у Лисы нет денег. Тут снова замешан принцип: Лиса считала, что за искусство платить грешно, что искусством нужно заниматься бесплатно, для души. Вадим отлично знал эту идею-фикс своей любимой невесты, но, поскольку она (идея) раздражала его своей нелепостью, он не удержался и заметил: