— Красавица. Сколько теперь берут?
— Восемь сто. С приемником.
— За что же, значит, надбавили? Бампер. Задние фонари.
— Двигатель мощнее. Восемьдесят сил.
Вадим вышел из будки, подошел. В машине сидела женщина. Молодая. Очень приятная. Должно быть, жена. Толстяк протирал замшей стекла. Чем еще ему привлечь такую женщину.
— Я бы не стал платить, — говорил Петрович. — Я бы вообще взял первую модель за пять с половиной. Все это игрушки: никель этот. Под ним только кузов станет быстрее ржаветь.
Вадим подумал, что он бы взял эту.
— Цвет красивый, — сказал он.
— Цвет тот, что надо, — сказал толстяк. — Цвет просто так не дается: сто рублей — законная цена. Дашь — и еще сам спасибо скажешь.
Вадиму понравилось слово «законная».
— Прямо сейчас поставишь?
— Да. Наездились сегодня, хватит.
— Давай вон туда. Между желтым «Запорожцем» и «Москвичом».
Толстяк заволновался:
— Так узко? Не поцарапать бы. Да и грязь.
— А ты на доски. Точно по колее лежат.
— Нет, туда не заехать. Тем более на доски.
И такой купил шестерку! Вадим посмотрел с презрением.
— Ну давай я закачу.
Женщина, опустив стекло, недоверчиво слушала разговор.
— А вы умеете? — Первый раз она раскрыла рот.
— Вон моя машина стоит.
Красный «жигуль» стоял около доски объявлений. Вадим скоро собирался ехать к Ире — по случаю воскресенья она не дежурила и ждала его с обедом, — а потом доскочить до «Юбилейного», взять билеты на баскетбол: приезжали американские юниоры. Ира никогда не была на баскетболе, но все равно ужасно обрадовалась.
Стоял красный «жигуль», но он померк рядом с пришельцем: и этот мощный бампер, залог безопасности, и лишние восемь сил под капотом, и сознание, что новейшая модель.
— Совсем такой же, как наш! — обрадовалась женщина.
— Неужели ты не видишь, Зоечка, что это тройка? Посмотри на бампер!
Не дожидаясь дальнейших приглашений, Вадим сел в шестерку. Приборная доска почти такая же. Слева двух кнопок не хватает, да лишняя лампочка над приемником. С первой же лавировки «жигуль» встал на доски, словно вкатился по рельсам.
— Всего и делов.
— Вот это мастер! — восхитилась женщина. — А тебе, Кролик, нужна улица в проспект шириной.
Кролик протянул смятый рубль, но Вадим засмеялся ему в лицо:
— Такой сервис бесплатно. Садитесь вдвоем, подброшу до автобуса.
После «Юбилейного» Вадим возвращался в гараж вместе с Ирой: той обязательно захотелось посмотреть, подросли ли щенки.
Вадиму брать Иру не хотелось — начнется сюсюканье: «Ах, как выросли! Ты же их спас! Поцелуй меня!» Только что закончившийся обед состоял наполовину из поцелуев:
— Ну как салат? Не-ет, одного «чудесно» мало. За чудесный салат мог бы и поцеловать.
Дальше шел бульон с пирожками (за пирожки поцелуй отдельно), потом жареная печенка, ну а уж за бананы, доставшиеся Ире после часового стояния, поцелуи шли не меньше чем втройне!
Все это Вадима безмерно раздражало: он не терпел смешанных жанров. Уж как он любил Лису, но никогда, в самые безоблачные их дни (редкие, если вспомнить, но тем более), не приходило ему в голову целоваться за обедом, и ей, к счастью, тоже — жирными губами, как ни вытирай. Сидеть за столом, преломлять хлеб, как говорили раньше, и разговаривать, и смеяться, и просто быть вместе — нет, не требовалось никаких поцелуев, чтобы чувствовать удивительное единство двоих.
Обедать — так обедать, целоваться — так целоваться, но Ира этого не понимала. Она наклонялась, приходилось класть вилку, отодвигаться вместе со стулом, чтобы обнимающая полный Ирин стан рука не угодила в тарелку.
Постепенно Вадим надеялся внедрить в нее свои взгляды на время и место, но сразу он не решался. «Просто тебе больше не хочется меня целовать» — вот что она поймет, если сказать сразу. Он скрывал досаду, старался целовать добросовестно, и то Ира почувствовала и сказала:
— Какой-то ты не такой сегодня.
Вадим неудачно заикнулся, что просто раздражен неприятностями на работе, и сам был не рад: Ира всполошилась, стала тревожиться, расспрашивать — а что ей скажешь? Кое-как замял, резко подняв качество поцелуев.
И с облегчением вышел на улицу, поспешно завел. Один раз Ира потянулась к нему и в машине, но тут он объяснил довольно резко, к чему приводят поцелуи с шофером, — и она не обиделась, признала несвоевременность своего порыва:
— Конечно, я дура. А уж рядом с тобой забываю последний разум.