Подошел Ионыч — он смотрел жим Шахматова:
— Как палку.
Великин сделал знак: мол, не надо при Юре, запугаешь, Ионыч отмахнулся:
— Юра не из таких. Злее будет.
Сизов встал, стянул тренировочную куртку. Хорошо Шахматову как палку жать: ему на пять кило меньше заказано. Нужно было обязательно оторваться от Шахматова в жиме: тот слишком силен в рывке. В динамике послышался голос Аптекаря:
«Юрий Сизов, второй подход».
Сизов прошелся вдоль раскладушек. Он еще не чувствовал того настроя, с каким надо идти на штангу.
Ему предстояло поднять вес, который он и не пытался одолеть на тренировке. Публика возбуждала его, на соревнованиях он каждый раз совершал невозможное.
«Сейчас они узнают, — повторял он про себя, — сейчас они узнают, как Сизова списывать! Сейчас узнают!»
Он повторял два слова как заклинание, и в нем поднималась злость, та злость, которая отодвигает слабость и усталость.
И почувствовал: пора!
У выхода Ионыч поднес склянку с нашатырем. Резкий запах был как удар.
Сизов быстро вышел на помост, взялся за гриф. Гриф новенький, злой; еще не стершийся узор впивался в ладони. Кожу жжет, зато хват крепкий.
На грудь взял хорошо. Старший судья развел ладони. Ждет. Ждет, гад!
Хлопок!
Гриф стальной, упругий, пять пудов с каждого конца прогибают его, и штанга дышит: вверх-вниз, вверх-вниз.
Сизов уловил момент, когда вверх, и, используя инерцию, включил руки: одновременно резко напряглись бедра — и штанга, поднятая совместным ударом рук и ног, оторвалась от груди и пошла вверх. Он выпрямлял руки, а сам откидывался назад, выгибаясь дугой, включая мощные мышцы спины и груди. Страшная тяжесть сдавливала позвоночник. И вдруг мгновенная кинжальная боль пронзила сверху вниз, задержалась в пояснице и рикошетом отлетела через ягодицу в бедро. Но штанга неудержимо шла вверх, и ликующее чувство победы заглушало боль. Руки выпрямились. Теперь стоять. Непременно стоять!
Судья дал отмашку.
Сизов аккуратно, как он всегда делал, опустил штангу. Поклонился зрителям. Взглянул на лампочки: все белые. Значит, чисто ногами сработал, не придерешься на этот раз.
Болевая точка в пояснице исчезла, зато при каждом шаге тянуло ягодицу. У Сизова был застарелый радикулит — болезнь, распространенная среди штангистов. Он то обострялся, то затихал, но никогда не проходил совсем. Последнее время спина Сизова не беспокоила, и он надеялся, что сегодня она не подведет, — и вот дала о себе знать в самый неподходящий момент! Это не катастрофа, ему и раньше приходилось выступать с болью, и все-таки плохо. Все равно как если бы еще один сильный противник прибавился.
Когда уходил за кулисы, навстречу попался Шахматов — на последний подход шел. Уверен, никаких сомнений на лице.
Сизов натянул костюм — главное, тепло сохранять! Послышался звон упавшей штанги и вздох зала. Значит, Шахматов подход испортил, пять кило в запасе уже есть. Да еще в третьем прибавится.
Сизов улегся на живот — для поясницы лучше! — и расслабился.
Ионыч уселся на край.
— Слушай, ты Шахматова сторожишь, а про Рубашкина забыл? Он прет!
— Рубашкина я уделаю, Ионыч, не суетись. Лучше спину потри.
— Опять? Может, обколоть?
— Подожду. На крайний случай оставлю.
Из зала послышались жидкие аплодисменты.
— Видишь, Рубашкин взял, и у него подход.
— Получит медальку за жим. Пусть на трусы повесит.
— Тебе идти. Спина-то как?
— Перебьюсь.
Но когда выходил, настоящего настроя не было. Хотел пожать осторожно, чтобы спину не очень растревожить, да и сознание, что оторвался от Шахматова, расхолаживало. На грудь опять взял хорошо, но когда сорвал штангу вверх и прогнулся, снова стрельнуло в поясницу, да так резко, что, не успев осознать, что делает, Сизов бросил штангу.
Рубашкин был доволен: в жиме выиграл десять килограммов у Шахматова и теперь в победе не сомневался.
Как всегда, когда дела шли хорошо, Рубашкина одолевала говорливость. Он не улегся после жима на раскладушку, а подошел к Кораблеву, старшему тренеру сборной. Тот в углу разговаривал с Гриневичем.
— Ну что, Сергей Кириллович, чисто я пожал?
Кораблев резко повернулся:
— Не видишь, что занят я? Хоть бы воспитал тебя кто!
— А что? Я хочу знать. Вы как старший тренер…
Гриневич смотрел высокомерно, аж брови поднял и ноздрями задрожал — в кино так белые офицеры смотрят.