— Ну что, юноша, банкет заказал? — за спиной стоял маленький толстый Великин из «Совспорта».
— Вы что, сговорились?! — разозлился Гриневич. — Сглазите! А ну плюньте!
Великин и Реваз плюнули через плечо.
— Ему банкет ни к чему, — уже мирно сказал Гриневич, — у него режим железный: за всю жизнь ни капли в рот не взял. Даже вкуса не знает.
— Ну? Точно как Ионыч, Юрки Сизова тренер. Я при нем что-то сказал насчет водки: запах, мол, не нравится, нос затыкаю, а он: «Значит, водка плохо пахнет?» Мы все легли! — Великин так живо вспомнил эту сцену, что засмеялся, будто только что слышал вопрос Ионыча. — Я ему: «Тише, не позорься!» А он: «Нет, ты мне объясни, зачем ее пьют, если она противная?» — У Великина брызнули слезы, он полез за платком. — Идеал ходячий, а не человек, ему бы в «Пионерской зорьке» выступать.
— Вот кто должен твоего Володю тренировать: идеальная пара получится, — сказал Реваз.
Эта шутка Гриневичу не понравилась, он заторопился.
— Давай, Вова, разминаться пора.
— Успею. Первый вес, считай, разминочный заказали.
Зал встретил Володю аплодисментами, это было настолько естественно, что даже не польстило: большинство ведь «шахматисты» на трибунах — словцо пустил Гриневич для обозначения Володиных болельщиков. Гриневич выписывал «Литгазету» и не прочь был иногда поиграть словами.
Легко взял на грудь, напружинил ноги — ну!..
…Черт! Вперед дал. Штанга была наверху, но тащила за собой. Володя шагнул за ней, еще чуть-чуть, теперь назад. Штанга не хотела замереть, билась над головой, как громадная рыбина на суше.
Полшага вперед… шаг назад… еще назад…
Застыл!
Давит! Отмашку скорей!!
Ждет, гад!
Снова повела. Шаг вперед… еще вперед… назад… вперед…
Володя перебирал ногами все быстрее, а громадная рыбина билась над головой, давила страшной тяжестью к земле.
Остановить! Только бы остановить!!
Казалось, он уже многие часы держит на вытянутых руках чудовище. Сознание мутилось, он не мог сообразить, что нужно просто бросить штангу — всего лишь разжать пальцы, и сразу станет легко! Он давил из последних сил, давил вверх, как давил бы обвалившийся на голову потолок, чтобы безнадежными усилиями продлить жизнь на лишний миг.
Но даже его мощные руки не выдержали, потолок обрушился, и все исчезло…
Когда Шахматов сделал под штангой первый шаг, публика не увидела в этом ничего особенного. Часто приходится шагнуть раз или два для корректировки. Штанга наверху — это главное. Но Шахматов сделал и третий шаг, и четвертый. Стало тихо-тихо.
Вот замер…
— Отмашку давай! — крик с галерки.
Штанга снова заходила. Шахматов шагнул за ней. Быстрее. Казалось, он выбивает под штангой мелкую чечетку.
— Бросай! — не приказ, отчаяние!
Еще несколько мелких шагов, вдруг крупный шаг вперед — и Шахматов упал навзничь во весь рост, не выпуская штанги. Глухой стук упавшего тела был так страшен, что — хотя и не громкий — заглушил звон металла. Пальцы наконец разжались, штанга покатилась, упала с помоста, и сидевший сзади судья притормозил ее ногой.
Крик ужаса вырвался у всех одновременно.
Судьи невозмутимо зажгли три красные лампы. Это показалось кощунством.
Свист, тысячепалый свист рвал воздух.
— На мыло!
— Долой!
Ребята сзади закричали:
— Была фиксация! Была фиксация!
Подхватили:
— Была фиксация. Засчитать!
— ЗА-СЧИ-ТАТЬ! ЗА-СЧИ-ТАТЬ!
Лена вскочила, схватила за руку соседа справа, и, размахивая в такт сцепленными руками, они скандировали вместе со всеми:
— ЗА-СЧИ-ТАТЬ!
Она забыла, что Шахматов — противник Юры, она ни секунды не думала, что без него Юре легче выиграть.
— ЗА-СЧИ-ТАТЬ!
Что-то говорил судья-информатор, но свист и крики заглушили его. Тогда на столе жюри зажглась белая лампочка. Зал стих, и все услышали голос Аптекаря:
«Апелляционное жюри вес Шахматову засчитало».
Взорвались благодарные аплодисменты, а потом в тишине элегантный сосед Лены закричал неожиданно громко и пронзительно:
— Убрать судей!