Зал подхватил:
— Долой!.. Убрать!
И Лена, не опуская руки соседа, кричала:
— Уберите судью!
Солидные члены жюри пошептались, наклонившись друг к другу, и снова раздался голос Аптекаря:
«Апелляционное жюри приняло решение отстранить судей у помоста».
Судьи встали и гуськом пошли за кулисы, провожаемые торжествующим свистом, улюлюканьем, мяуканьем. Толпа участников и тренеров, сгрудившаяся в глубине сцены, расступилась, как перед прокаженными.
— Мы победили! — кричал в ухо Лене сосед.
— Победили! — кричала Лена.
Они по-товарищески пожали друг другу руки. Сосед вдруг хлопнул себя по лбу: — Все ясно: вы жена Гриневича! Как я сразу не догадался. Он же еще молодой парень.
Когда раздались крики, свист, Рубашкин сначала не понял, в чем дело. Он как раз настраивался перед выходом. Вдруг все побежали на сцену, там началась какая-то возня, через минуту Гриневич с Кораблевым проволокли бессильно повисшего у них на руках Шахматова. Пробежал врач.
— Он упал! — закричал Лёсик. — Травма! Ты чемпион!!
Чтобы не подпрыгнуть от радости, Рубашкин начал крутить замок. Все-таки чемпион! Подошел Кавун:
— Сволочь Сиганов: видит, что плывет парень, надо отмашку давать.
— Чего ж давать, если фиксации нет?
— Почти была. Может, доли секунды не хватило. На городе у нас такие считают.
— А на спартакиаде мировой стандарт подай! — Рубашкин искренне забыл, что сам рвал не очень чисто. — Да чего плакать: чужой же лег! Ноль у них. А мне еще за международника надбавка. Кучу очков принесу.
— Чистые очки нужны, не такие.
— Лишь бы очки, Тарас Афанасьевич. Все в сумму годятся.
— Тебе не объяснишь, раз природа такая.
Кавун махнул рукой, отвернулся и пошел.
— Чего он? Совсем спятил? — Рубашкин даже присел. — Я победил, а он дуется. Ладно, отсюда прямо а Киев, не заезжая домой.
— Идейный! — угодливо поддакнул Лёсик.
Вдруг зрители стихли, и раздался голос Аптекаря. Рубашкин отчетливо слышал в нем плохо скрытое торжество.
Засчитали, значит, вес! Конечно, Гриневич в федерации свой человек!
Пока усаживали новую тройку, Рубашкин совсем остыл, да и настрой прошел, поэтому первый подход он испортил. Встретили и проводили его со свистом. Рубашкин разозлился и во втором подходе толкнул легко. Правда, ему все равно свистели, но внимания не обращал — свист в протоколе не пишут — и даже показал (правда, отвернувшись) язык публике.
Сизов, конечно, не злорадствовал, что выбили Шахматова. Но и не жалел его. Отнесся как к обычной травме — кто-то плечо потянул или спину, остальные продолжают выступать. В конце концов, в каждой травме виноват сам спортсмен, и случай с Шахматовым не исключение.
Сизов понимал, что теперь для него путь в чемпионы расчистился. Понимал и не смущался: на то и спорт, чтобы в любую минуту все с ног на голову перевернулось. Ну, засудили Шахматова, так что ж, надеть траур и отказаться бороться? Смешно. Ну, а раз так, нужно делать свое дело. Жалости он не понимал — ни к себе, ни к другим.
— Что, Ионыч, теперь Рубашкина затолкать?
— Погоди, не все так просто.
— У меня два подхода, у него один.
— Если он не дурак, он будет пропускать, пока ты не кончишь. И пойдет на тот же вес. Он же легче.
— Я такое толкну, что ему не повторить!
— Про спину не забывай. А он вон какой амбал. Нужно заставить его истратить подход. И потом толкнуть минимум для победы. Минимум!
— Как же заставить! Он дурак, но не такой уж. И тренер подскажет.
— Ты не понимаешь. Давай считать: после рывка Рубашкин Шахматову пять килограмм проигрывает, да Шахматов легче — выходит семь. Значит, семь кило он так и так прибавит, есть ты на свете или нет. Пусть, но чтоб ни грамма больше! Ясно теперь?
— Чего ясно?
— А то, что Рубашкин должен точно знать: с тобой покончено.
Рубашкин сам вышел посмотреть, как Сизов будет толкать. Конечно, тот уже старик, спортивный покойник, но все-таки. Два подхода у старика осталось, а после рывка у них суммы одинаковые.
— Ничего он не сделает! — Лёсик для убедительности руки на груди сложил. — Он спину порвал. Я же сам видел: дугой согнулся и в медпункт. Дверь закрыли, а я тыркнулся будто случайно, дурачка разыграл. Влетаю, он лежит, и ему врачиха шприцем в спину колет.
— Может, ниже?
— Колет! Точно тебе говорю. Он давно рассыпается, ребята рассказывали.
— Как же он первый подход толкнул?
— На уколе.
— Ладно, увидим.
Сизов и правда выглядел жалко. Долго топтался, подошел, вернулся к ящику с магнезией, опять подошел. Полминуты осталось. Наконец за гриф взялся. Взялся и крутит. Еще двадцать секунд. Ему кричат: «Время!»