Дернул наконец штангу, чуть выше колен поднял и бросил. За поясницу схватился.
— Видал? — торжествовал Лёсик. Подошел Кавун:
— Семь с полтиной накинем?
— Конечно, Тарас Афанасьевич. Надо же Шахматова обыграть! — И посмотрел с вызовом: что тот скажет.
— Обыграть не обыграешь, но первое место займешь. Пойду закажу, пока я еще твой тренер.
Рубашкин вес выхватил легко, зафиксировал четко, чтобы новая тройка не придралась. Опустил.
Победа!
Его окружили. Даже Кораблев подошел. Рубашкин спросил прямо:
— Ну что, Сергей Кириллович, на мировой с вами поедем?
— Поедем на сборы. Прикидки будут. Сильнейший поедет.
— Чемпион и есть сильнейший.
— Сейчас. А что будет через два месяца, неизвестно.
Вот гад. Даже победу должен испортить. А что, если к нему в ученики попроситься? Небось лучшим другом станет!
Тренеры после победы целоваться лезут, но Кавун только руку пожал:
— Што ж, поздравляю. Хоть и ругались, все-таки вместе работали.
Вдруг гул разговоров покрыл голос Аптекаря:
«Юрий Сизов, третий подход».
— Спятил он, что ли? — испугался Лёсик.
— С отчаяния. Грудью на пулеметы, — сплюнул Рубашкин.
Но ему стало страшно.
Мимо прошел Сизов. Прямо прошел, не гнулся, не хромал. Все потянулись за ним.
После второго подхода Сизов вернулся, держась за поясницу, и лет на раскладушку.
— Слишком хромаешь, — сказал Ионыч, — переигрываешь.
— Ничего, проглотит. От радости даже умный глупеет.
Запыхавшись, подбежал Великин.
— Что, старик, совсем плохо? А я за тебя болел. — И без перехода: — Какой гад, ты подумай! Под корень парня срубил. Я этого замазать не дам! Я напишу!
— А он скажет, что не видел фиксации, — усомнился Ионыч.
— Пусть! Все равно надо было командовать, а потом пусть бы красный свет зажег. Чтобы не упал Шахматов. Я сам за строгость, но без жестокости!
— Такого правила нет, чтоб без фиксации отмашку давать.
— Нет, но многие дают — по-человечески поступают. А он формалист проклятый.
Со свитой тренеров торжественно проходил Кораблев. Остановился над Сизовым, посмотрел, махнул рукой:
— Этот труп.
Вовремя сказал! Именно такой удар по лицу был нужен Юре, чтоб как следует завестись. Великин заторопился:
— Ладно, старик, все равно ты славно на своем веку поработал. Твои победы все помнят. Ну давай. Надо пару сплетен добыть, — пожал наскоро руку и устремился за Кораблевым.
Рубашкин, сияя, пошел толкать свое. Тихо в разминочном зале. Железо не гремит: все закончили.
— Ну давай, Ионыч, чуть он опустит, сразу набавляй. Мне бы поскорей.
— Спина не разморозилась?
— Нормально. Слушай, а ты лиса. Вот тебе и трезвенник.
— Тактика, Юра, обычная тактика.
Рубашкин уже на сцене, притворяться больше незачем. Сизов вскочил, сделал несколько приседаний, прошелся колесом.
Послышались жидкие аплодисменты. Ну сейчас!
Зал встретил хорошо: после Шахматова за него болели. Да и обманул он не только Рубашкина — все думают, что он идет через боль.
Сизов затянул пояс, почувствовал, как жесткая кожа плотно держит поясницу. Тихо. Все смотрят на него. Тренеры и ребята, тысячи зрителей в зале, миллионы, которые сейчас гуляют по улицам, но через два часа сядут к телевизорам, — все смотрят на него.
Сейчас, на глазах у всей страны, он победит.
Победит, потому что уже поднимал такой вес.
Победит, потому что если кому и можно проиграть, то не Рубашкину.
Победит, потому что должен доказать Кораблеву и всем, что он еще жив.
Победит, потому что цель и страсть его жизни — побеждать.
Победит.
Вот он наклоняется над грифом, крутит его по привычке, берет в замок — и сразу без раздумий отрывает от помоста. Мощно сработали ноги и спина — и штанга уже лежит на ключицах, он даже не почувствовал тяжести!
Зал выдохнул и снова замер.
До победы всего полметра вверх!
Сгибаются колени и сразу резко выпрямляются, штанга срывается с ключиц и летит вверх, словно выстреленная.
Есть!
Секунда неподвижности, когда все тело каменно напряжено.
Опустить, машет судья. Зал ревет.
Сизов еще секунду держит штангу над головой. Секунда кажется зрителям бесконечной. Он стоит со строгим лицом, как солдат на посту.
Едва штанга коснулась помоста, кто-то схватил его сзади — и он уже в воздухе. Его кидали очень высоко, но страшно не было, потому что он знал: у этих ребят крепкие руки. Потом ему чуть не сломал ребра Великин.