— Надо сказать немцам, чтобы они остановили поезд, — послышался незнакомый голос.
— Это еще зачем? — спросил кто-то.
— Затем, чтобы они взяли труп и отослали его родным, — пояснил незнакомый голос.
Разом брызнул смех — пронзительный, грубоватый.
— А простаки, знать, не перевелись! — произнес голос, по которому сразу угадывался парижанин.
— Давай, — сказал мне парень из Семюра, — положим его на пол в самом углу у стены. Он займет совсем немного места.
Мы стали пробиваться к стене, невольно толкая стоявших рядом.
— Эй, вы, что вы затеяли? — крикнул нам кто-то.
— Мы хотим положить его на пол в углу у стены, — объяснил парень из Семюра, — он займет немного места.
— Осторожно! — крикнул кто-то. — Здесь параша!
— Ну что ж, отодвиньте ее! — сказал парень из Семюра. — Э, нет, — отозвался другой голос, — не хочу, чтобы она у меня под носом торчала.
— Придержи язык! — накинулся на него кто-то третий. — Думаешь, я один нанялся всю дорогу ваше дерьмо нюхать? — И свое собственное тоже, — вставил какой-то шутник. — Я, положим, не ходил на парашу! Я всю дорогу терплю, — крикнул тот.
— Это очень вредно для здоровья! — не унимался шутник. — Довольно орать! — сказал парень из Семюра. — Отодвиньте эту проклятую парашу, чтобы мы могли положить старика.
— Не станем мы двигать парашу, — заявил тот тип, что артачился с первой минуты.
— Еще как подвинем! — крикнул другой, тот, что говорил, будто всю дорогу простоял рядом с парашей.
Параша загромыхала по деревянному полу. Мы услышали ругань, пререкания, крики. Затем грохот железа, ударившегося об пол, — видно, слетела крышка параши.
— Сволочи! — крикнул голос.
— Что случилось?
— Да опрокинули парашу! Начали валять дурака — вот и доигрались, — объяснил кто-то.
— Неправда, — сказал тот, что прежде стоял рядом с парашей, — так, только разбрызгали немножко.
— И вылили все эти брызги мне на ноги! — пробурчал первый. — Что ж, вымоешь ноги, когда приедем, — вмешался шутник. — Думаешь, это остроумно? — сказал тот, кому облили ноги. — Конечно. Я остряк известный, — невозмутимо отвечал шутник.
Послышались смешки, грубоватые шутки заглушили крики негодования. Но параша — то ли перевернутая, то ли нет, кто знает, — теперь стоит в стороне, и мы можем опустить на пол труп старика.
— На спину нельзя класть, — говорит парень из Семюра, — он займет слишком много места.
Мы прислоняем труп к стенке вагона, бережно уложив его на бок. Покойник к тому же совсем худ, он не займет много места. Мы распрямляемся, парень из Семюра и я, и снова нас обступает тишина.
Он спросил: «Понятно?» — и тут же умер. Что он хотел этим сказать? Вряд ли он смог бы объяснить. Он хотел сказать: «Понятно вам, какова эта жизнь? Понятно вам, каков этот мир?» Ну конечно понятно. Я только и делаю, что вникаю в происходящее и стараюсь, чтобы вникли другие. Только это мне и надо. За последние годы я столько раз ловил на лицах людей вот этот самый взгляд, взгляд безграничного удивления, который был у того старика перед смертью, в его последний, предсмертный миг. Сказать по правде, я совсем не понимал, чему все они так сильно удивлялись. Может, это оттого, что я раньше других видел, как умирают на дорогах люди, как бегут по дорогам толпы беженцев, а за ними по пятам гонится смерть. Может быть, оттого я ничему не удивляюсь, что начиная с июля 1936 года[13] я почти только это одно и видел. Подчас они даже раздражают меня, все эти чудаки, которые без конца всему удивляются. Бывает, возвращаются с допроса, потрясенные: «Верите ли, они меня избили!» — «А вы чего ждали от них, черт побери? Не знаете нацистов, что ли?» В ответ они только качают головой, они никак не могут понять, что происходит на свете. «Черт побери, вы разве не знали, с кем мы имеем дело?» Все эти чудаки, которые без конца всему удивляются, подчас раздражают меня. Может, это оттого, что я видел, как итальянские и немецкие истребители пролетали над дорогами моей родины на бреющем полете и преспокойно расстреливали из пулеметов толпу… Значит, так: сейчас возьмем на мушку вон ту повозку, где женщина в черном, с плачущим ребенком. Так. А потом уложим ослика и старуху, сидящую верхом на ослике. Так. А теперь вон ту белокожую красавицу с горящими глазами, ту, что словно королева шагает по пылающей дороге… Может, все эти чудаки подчас раздражают меня оттого, что я видел, как по дорогам моей страны брели толпы крестьян, спасаясь от тех же нацистов или, может, от таких же, как они, их братьев или приспешников. Оттого-то на тот самый вопрос: «Понятно?» — у меня давно припасен, как сказал бы парень из Семюра, готовый ответ. Ну конечно же, понятно. Я только и делаю, что вникаю в происходящее. Вникаю и хочу, чтобы вникли другие. В этом и состоит моя цель.
13
В июле 1936 года в Испании произошел франкистский путч, положивший начало гражданской войне 1936–1939 гг.