Гармония противоположностей. Романтическая антитеза. Скалы сменялись песчаным пляжем, тот в свою очередь – каменными уступами, где в низине росли тенелюбивые ели, а наверху, подпирая острыми верхушками небо, светолюбивые сосны. Спокойная вода могла ни с того, ни с сего вдруг вспениться бурунами, забиться о торчащие у берега скользкие валуны, но стоило сделать несколько взмахов веслами, и озеро снова успокаивалось, делалось прозрачным и сонным, открывая нескромным взорам далекое, усыпанное разноцветными камнями, дно.
– Завораживает? – тихо спросил Андрей, перехватывая мой взгляд.
Я кивнула:
– Похоже на сказку. Вон в тех скалах, например, мне видятся очертания полуразрушенного рыцарского замка. А вон там, кажется, есть небольшая пещера, и я не удивлюсь, если в ней живет Змей Горыныч.
Никольский добродушно усмехнулся и неожиданно процитировал, каждой новой строчкой попадая в ритм гребков:
Скалы возносятся как бастионы.
Скалы над озером – будто стена.
Ветер. И чаек протяжные стоны.
И разъяренной волны крутизна…
Нет живописней вот этой картины:
хаос камней у лазурной воды.
Это каких-то строений руины?
Цивилизаций погибших следы?
Кто-то построил крутые ступени,
ну а потом их в неистовстве смял!
Так на заре расположатся тени,
что проступают фигуры из скал.
Чьи это плечи и чьи это спины?
Чьи это лики означились вдруг?
Тайну хранят валуны-исполины,
сосны и камни, и небо вокруг.
Я потупилась, не имея сил спокойно выносить разгорающееся пламя в его васильковых глазах. Ко всему прочему Никольский опять сумел меня удивить. Не каждый в наше время сможет вот так, к месту, прочесть стихи – свои или чужие. Это давно считается прошлым веком, уделом старомодных ботаников-интеллигентов. Получалось, что Андрей тоже был полон романтической антитезы, в нем сочеталось несочетаемое: от скупой резкости до трогательной сентиментальности и неподдельной заботы. Знакомая гармония противоположностей, соль от соли карельской земли.
– Баба Ната упомянула, что все местные ходят на веслах, – завела я разговор на постороннюю тему, чтобы скрыть смущение. – Разве не проще поставить мотор? Или это тоже традиция?
– Скорей, целесообразность, – откликнулся Андрей. – Пластиковые лодки, резиновые – все это баловство, а на шикарные катера у людей просто нет денег. Кстати, деревянные килевые лодки, как наша, самые удобные для большого озера. Они тяжелые и требуют сноровки, но в этом их плюс. Они не перевернутся от случайной волны и двигаются бесшумно. Попробуй-ка еще подплыви незамеченным к стае уток на пластиковом каноэ! Никакой охоты не получится, птицы испугаются шума и улетят задолго до того, как успеешь прицелиться.
– А плоскодонки? – продемонстрировала я глубину познания.
– Широкие плоскодонки годятся для спокойных заводей и заболоченных рек, но никак не для Варозера, где бури налетают внезапно и норовят потопить все, что плохо сбалансировано.
В том, что погода на Варозере переменчива, причем – переменчива внезапно, я убедилась буквально через несколько минут, когда ветер усилился, а из ближайшего пролива, поросшего камышом, на широкий озерный простор потянулся туман. Он надвигался рывками, вытягивая вперед косматые, растрепанные языки, и постепенно скрыл и острова, и воду, и небо. Мне стало зябко, и я набросила на себя дождевик. На прозрачной ткани тотчас осели крупные капли.
– Андрей, а этот туман настоящий? – я встревоженно наблюдала, как все вокруг погружается в молочную пелену.
– Самый обычный, – откликнулся Никольский. – Не бойся, нам плыть уже всего ничего, да и туман скоро осядет.
– Я еще хотела тебя спросить про миражи…
– Ты о нашем загадочном явлении? – он скупо рассмеялся. – Нет, Лера, не сегодня. Я же предупреждал, что погода испортится.
– Но они же существуют? Все эти окна и двери в параллельное измерение, в страну ушедшей чуди...
– Есть что-то такое, – признался Андрей, – миражи, чья природа не до конца понятна. Но они безопасные, в них нельзя вплыть на лодке, как болтают, и пропасть навсегда.