Совсем недолго я слышала, как он двигался по комнате, перебирал книги на этажерке и, чертыхаясь сквозь зубы, шелестел страницами. Но я была не в силах увидеть, чем именно эти издания так его заинтересовали. А может, это уже снилось мне… В конце концов я провалилась очень глубоко в беззвучную тьму, чему совершенно не могла сопротивляться.
***
Я очнулась в прекрасном расположении духа, тело было наполнено бодростью и казалось невесомым. Это состояние что-то мне подозрительно напоминало, причем – что-то неприятное, но думать о неприятностях не хотелось. Хватит с меня дурных мыслей и страхов! Я села на своем не очень удобном ложе и обнаружила, что по-прежнему нахожусь в кухне-столовой. Но электричество было погашено, а в окна со стороны буфета лился тягучий солнечный свет; он красным золотом падал на выскобленные добела половицы, и мне страстно захотелось проверить, действительно ли эти пятна теплые на ощупь, как мысленно представлялось.
Я прошлепала мимо стола до солнечных прямоугольников, ощущая подошвами гладкость вековых досок. С этой новой позиции я услышала голоса. Говорил Андрей (его бы узнала отныне где угодно) и незнакомая женщина. Она представилась мне старой, мудрой и почему-то худенькой, с лицом, покрытым тонкой сетью лучистых морщинок. Собеседники находились на улице, под кухонными окнами, где была длинная самодельная лавка. Поскольку я была уверена, что говорят они на темы, касающиеся меня непосредственно, то ни грамма не стыдилась подслушивать.
– Я не знаю, что мне делать! – это был голос Андрея. – Я рассчитывал на нойтерлат, но мне кажется, нельзя ей сейчас его давать. Она слишком ослаблена.
– Ты сделал нойтерлат? – удивилась женщина. – Сам?
– Нет, конечно, я его у Сигурда выклянчил.
Я сосредоточенно свела брови, потому что говорили они как-то странно: певуче, насыщенно. Слова цеплялись друг за друга, самонанизываясь на причудливо изогнутые воздушные нити. Они висели передо мной, наполняя тело щекочущей вибрацией, и их, при желании, можно было перебирать пальцами, словно новогодние бусы – я так часто поступала в детстве, сидя под украшенной новогодней елкой.
– И старый бес тебе не отказал? Что ты ему пообещал взамен?
– Да какая разница! – Андрей, судя по интонациям, пребывал в полном отчаянии. – Бабушка, прошу, научи, что мне делать? Они отравили ее, а я не лекарь! Я привык иметь дело со смертью, а не с жизнью.
– Тогда самое время оставить в покое смерть и создавать жизнь.
– Ох, что ты такое говоришь! Они же именно этого от меня и ждут! Потому и отпустили нас так легко. И гадостью ее специальной накачали.
– Ты кровь ей очистил?
– Да, но этого недостаточно. Даже мне это понятно. Я в тупике, бабушка! Я не знаю, что делать дальше.
– Ты любишь ее, Оннёй?
– Да.
– А она тебя?
– Я для нее совершенно чужой человек. Ее чувства вполне могут быть наведенными.
– А мне показалось, что она смотрит на тебя по-особенному. И дело не в зельях.
– Они вели ее по пути сейда, у нее все в голове перемешалось.
– Ты слишком предвзят. И слишком много от нее требуешь. Будь проще. Сделай то, что должен.
– Это невозможно! Она будет презирать меня всю жизнь.
– Пока она совсем другого мнения. Ты только не лги ей: ни в поступках, ни в чувствах. Она устала от вранья. Эта птичка любопытна и доверчива, но если и ты ее обманешь, она улетит и больше не вернется.
– Она и так улетит, бабушка.
– Никто не может этого знать. Она сама решает свою судьбу. Как решит, так и будет.
– Я опоздал. Она уже выбрала, и выбрала не меня.
– Выбор есть выбор, тебе ли не знать? Ты тоже выбираешь, и не только за себя – за других. И прекрасно знаешь, как порой причудливо все это преломляется.
– В день летнего солнцестояния она сказала «да» другому! Как еще это может преломиться?
– Она сказала «да» другому, и это привело ее сюда, на остров. Пусть она выбрала неправильно, но пришла она в результате к тебе.
Меня очень заинтересовал их разговор, и я вышла наружу, чтобы лучше слышать. Да и рассмотреть собеседницу Андрея получше мне тоже хотелось. Теперь я стояла к ним лицом, но они делали вид, что не видят меня. Андрей, облокотившись о колени, прятал лицо в ладонях, а сидевшая поодаль старушка сочувственно гладила его по волосам тонкой высохшей рукой.
Андрей с вечера переодеться не успел, носил все те же спортивные штаны и футболку. Ее рукав был слишком длинен, чтобы я могла увидеть, все ли в порядке с пластырем, не отклеился ли он, и не открылась ли рана. Я подумала, что надо бы позвать его в дом и повторно все обработать.