5
Но после экзаменов она в госпиталь не вернулась. Не пришлось. Весь этот год, пока ждала, почему-то не думала, как это будет, когда ее наконец возьмут на фронт. А произошло все очень просто. Аттестаты им выдали днем. Выпускного вечера, конечно, не было. Они просто опять собрались в своем классе. На столе еще лежала от последнего экзамена красная скатерть, а на доске осталось изображение созвездия Ориона. Нина Николаевна вызывала, Лариса Владимировна вручала аттестат и что-то говорила. Все хлопали. А Нина Николаевна уже вызывала следующую. Когда она, Женя, шла к столу, почему-то очень волновалась. Больше, чем на экзамене. Лариса Владимировна протянула ей аттестат и тихо сказала: — Вернешься, обязательно учись дальше. Потом Лариса Владимировна всех поздравила с окончанием школы, говорила о тех дорогах в жизни, которые они смогут выбрать после войны. Ребятам, уходящим на фронт, пожелала с честью защищать родину и вернуться живыми. И Жене пришло в голову, что ей ведь не пришлют, как им, повестки. Она должна сама пойти. Можно даже сразу. Прямо отсюда. Эта женщина из военкомата сказала тогда: "Окончишь школу, приходи". Учительницы вышли. Вышлепал и Пифагор Степаныч. А они все еще стояли. Каждый у своей парты. — Покажи, — Зойка взяла у нее аттестат. А она еще и сама не рассмотрела его. Аттестаты кочевали из рук в руки, хотя слова во всех были одинаковые, а какие у кого отметки, и так знали. Но все равно смотрели, передавали рассмотренный, брали другой. Наверно, чтобы еще не сразу расходиться, чтобы еще быть классом. Женя пришла в военкомат со свернутым в трубочку аттестатом. За столом сидел лейтенант. — Слушаю. — Я… Я уже приходила сюда. Записаться на фронт. Но тогда мне сказали — надо кончить школу. Теперь я кончила. Вот… — и она протянула аттестат. Лейтенант даже не глянул на него. — Фамилия? — Чернова. Он сразу стал записывать. Женя смотрела, как он выводит ее фамилию. Медленно, коряво. Потому что на руке у лейтенанта было всего два пальца, средний и мизинец. Они держали ручку в обхват, поперек. Там, где должны были быть другие пальцы, — ничего не было. Пусто. Впадины, и в них шрамики швов. — Имя? Отчество? Женя отвечала. Смотрела на эти два скрюченных пальца, которые старательно выводят ее имя, отчество. Наконец он кончил писать, чуть распрямил пальцы, и ручка сразу вывалилась. Покатилась по столу. Он ловко поймал ее левой, здоровой рукой — там все пальцы, прямые, красивые — и положил на чернильницу. — Сбор здесь, у военкомата, послезавтра в девять ноль-ноль. Женя стояла. И смотрела на его руки. — Есть вопросы? — Нет, нет! — Ей стало стыдно. Кажется, она сказала "спасибо". Или только кивнула. И пошла к двери. Она медленно шла по улице. "Послезавтра в девять ноль-ноль". Вдруг Женя поняла, что идет в госпиталь. Сказать маме. Нет, пусть мама до вечера еще не знает. А вечером, дома, сперва покажет ей аттестат… Она зачем-то развернула его. "Настоящий аттестат выдан… в том, что она обучалась…" Как странно названо то, что сидела на уроках, выходила к доске отвечать. Теперь больше не будет учиться. Поедет на фронт. А все останется — улица, дома. Этот, с резными наличниками. И тот, с балконом. И серый, где аптека. Она вышла на площадь, уже привычно пустую, с закрытыми магазинами. Книжный. Товары для детей. У магазина пластинок остановилась — почудилась музыка. Нет, тихо. Это раньше тут была музыка. Снова пошла. Мимо обувного. Замки на ставнях все так же обернуты брезентом, чтобы не ржавели. У "своего" магазина, готовой одежды, опять остановилась. После войны эти магазины снова откроют. Входите, покупайте. Все будет так, как раньше. Но сейчас война. И чтобы она скорее кончилась, каждый должен… "Послезавтра в девять ноль-ноль…" Женя быстро зашагала прочь. Завернула за угол. К Зойке зайдет завтра. И к Соне завтра. Маме скажет вечером. А сейчас… Она пошла еще быстрее. Теперь — на кладбище, к бабе Рине. И к отцу. Там уже, наверно, надо прополоть. И полить. Давно не было дождя. И хвоинок уже, конечно, нападало много. Женя думала только об этом. Что идет убирать, прополоть. И соседнюю могилу уберет. Теперь туда никто не ходит. И дорожки кругом подметет. Главное, надо полить. Незабудки любят влагу. Войдя в ворота кладбища, пошла медленнее. Даже совсем медленно. Когда Женя приходит сюда одна, ей бывает страшновато. Она смотрит по сторонам — есть ли еще кто-нибудь, кто тоже пришел убирать могилу. Чтобы чувствовать, что она тут не совсем одна. Пусть далеко, но есть еще кто-то. Сейчас никого не было. Только ветер тормошил листву. Словно нарочно, чтобы тут не было все таким застывшим, неподвижным. И гравий под ее ногами шуршал. У могилы присела, как обычно, стала искать среди незабудок сорняки. Здесь похоронен ее отец. Борис Чернов. А она Чернова, Борисовна. Но как Женя ни старалась, она никогда не могла собрать вместе, объединить эту выведенную здесь фамилию, улыбающегося мужчину в белой рубашке на фотографии над маминой кроватью и того, который воевал с Колчаком, потом отстраивал завод и не слушался врачей, запретивших ему работать. И баба Рина, когда она, Женя, не слушалась, сокрушенно качала головой: "Живой отец. Вся в отца". Хотя лицом она на него ничуть не похожа. Светловолосая, в маму. Женя поднялась. Перешла к бабушкиной могиле. С тех пор как она сюда приходит не только к отцу, Жене каждый раз жалко, что баба Рина не знает этого — что она пришла к ней. Что убирает. И не торопится. Баба Рина совсем ничего не знает. С того самого маминого вскрика у ее кровати: "Женя, не смотри, выйди!" Потом баба Рина лежала в гробу. И руки, ее худые руки, которые всегда что-нибудь делали, теперь были совсем неподвижны. Пожелтевшие, словно костяные. Незнакомые мужчины внесли крышку, чтобы закрыть гроб. И Женя в последнее мгновенье, пока бабушка еще видна была, тихо поклялась ей: "Я буду такой, как ты хотела! Буду!" Хотя баба Рина никогда не говорила, какой она должна быть. Только если бывала недовольна ею, вздыхала: "Женя, будь человеком". А ей почему-то очень хотелось подразнить: "Каким человеком?" Бабушка молчала. "Ты мне все-таки объясни, каким я должна быть человеком?" Но она только повторяла: "Человеком". Женя достала спрятанные под туей пустые консервные банки и пошла за водой. "Женя, будь человеком". А что бабушка сказала бы, узнав, что она послезавтра уходит на фронт? Возвращалась с водой тоже медленно. И поливала неторопливо. Пока она здесь, пока носит воду, поливает — все будет так же, как обычно. Она взяла со скамейки свой аттестат. "До свиданья, баба Рина…" "До свиданья, отец". Прежде бабушка, когда они уходили отсюда, не разрешала оглядываться. Нельзя. И обязательно вспоминала: "Твой дедушка говорил: "Хорошо, когда с кладбища еще можно уходить". Женя пошла быстрее. Ворота открыты. Настежь. Она уходит. А посл