А тот двигался вдоль центральной улицы Носово, размахивая руками и о чём-то громко говоря. Навстречу ему двигалась семейка доцентов. Марина катила коляску с сестрой, отец и мать, как в юности, взявшись за руки, шли следом. Светило утреннее солнышко, пел в небе жаворонок, ласточки сидели на проводах, иногда неожиданно вспархивая и улетая по своим чижовым делам.
Дед подошёл к ним вплотную. Они встали, удивлённые.
- Гражданин... - произнесли губки-бантики, но договорить не успели.
Со словами "Жри, падла!" дед протянул буханку хлеба даунице, снял с плеча ружьё и разрядил оба ствола в сидящую в кресле больную девушку. Лиза поникла головой. Её грудь и живот превратились в кровавое месиво. Мать присела за спиной Марины и обмочилась. Отец схватился за свои щёки и беззвучно закричал. Марина отскочила в сторону. Коляска опрокинулась. Лиза не шевелилась.
- А вы, ребята, подлецы! - с усмешкой произнёс дед. - Вперёд! Всю вашу сволочь буду я мучить казнию...
После чего лёг в лопухи под забором и, подложив берданку под щёку, уснул.
Через полтора часа с воем и мигалками примчались следаки и прокуратура из Пскова. Дед спал. Так и сложили их вместе на полу ПАЗика - убитую и убийцу. Оперативники объездили и опросили всех - от рокеров, которые на Городище при небольшом костре пекли картошку и жарили куриное мясо этой ночью: "Да не пил он с нами практически. Мы ж тоже за рулём. Две пол-литры "Пшеничной" на семерых - что там пить-то... Нормальный он был, уходил-приходил, обход территории делал. Просил Гребенщикова повторить пару песен, Визбора... Ничего не бросалось в глаза", - до директриссы Тригорской усадьбы: "Странный был - да. Ругался на всех, меня обозвал неприлично. Никогда за ним такого не было. Пошёл куда-то не туда утром - ему в другую сторону всегда было". Пекарши вообще нагородили, Бог весть что: "Охотник. Всех, грит, покусаю щас в кровь, извините, суки. Взял буханку - и на том спасибо, что не покусал. Повезло нам. А эти-то каждое утро за горячим хлебом приходили. Вот, доходились-догулялись..."
Проснулся дед в псковском СИЗО через сутки. "Это гдей-то я?" - удивлялся он. Ему объяснили. Дед оторопел, не поверив. Но когда вызвали на допрос и предъявили фотографии, показания свидетелей-родителей, только качал головой и отвечал: "Ничего не помню. Вообще", ╛- и пускал слезу по убиенной Лизавете, которую до этого не видал ни разу. Через неделю назначили деду психиатрическую экспертизу.
Игорь ездил в Псков, один раз ему дали свидание. Откуда-то появился серьёзный адвокат, который успокоил внука. "Патологическое опьянение налицо. Невменяем. Не волнуйся". На вопрос, сколько надо ему заплатить, он засмеялся: "Уже уплатили!" Деду передали мазь и другие лекарства, тёплый пиджак, носки, чистое бельё. "Картошку ел?" - спросил дед. - "Ел. Вкусная", - ответил Игорь, поняв, о чём идёт речь. Под картошкой он нашёл прикопанный чемоданчик с пачками денег.
На экспертизу собрались практически все врачи больницы: ╛такого старика с таким случаем они ни разу не видали. Задавали вопросы, Лазарь умело на них отвечал. Приобщили к делу показания свидетелей. Когда основная масса разбежалась по отделениям, три врача внимательно посмотрели деду в глаза и сказали: "Симулянт, ты, Лазарь Львович. А теперь между нами, - решение уже вынесено, справка тебе будет, - расскажи, что произошло". Дед, ответно внимательно посмотрел каждому в глаза и тихим голосом рассказал про внука. Три врача как один легли на пол от смеха. "Молодец, дед, - сказали ему, - спас пацана". И выписали справку о патологическом опьянении. "А ты правильно симулировал. Не подкопаешься! ╛- восхитился Зиновий Исаакович Каплан, главврач во всей больнице. - Даже я засомневался. Где научился?" - "Двенадцать лет в соликамских лагерях..." Суд счёл доказательства невменяемости неоспоримыми и освободил Гурвича Лазаря Львовича от ответственности за убийство.
Участковый как-то странно разбился на своём "Иже" с коляской. Мотоцикл разлетелся вдребезги на грунтовой дороге, а самого капитана словно километр протащило по асфальту мордой вниз: лицо, живот, грудь собюодраны были до мяса и даже местами мясо до костей. Одна бляха на ремне прилипла вся в крови к остаткам мундира. Папка с делом об изнасиловании исчезла из запертого сейфа, как не было. Покалеченный, участковый ушёл на пенсию по инвалидности, жена его бросила, скучает, страшный, безносый, одноглазый, в своём домишке на окраине Пушгор. Пенсии едва хватает на пару бутылок и сигареты. Развёл было кроликов, да крольчат стали душить бездомные коты - бросил.
Вскоре и голубая "Лада-Самара" по дороге в Тверь на скорости полтораста километров нежданно-негаданно въехала прямо под кабину "Колхиды", гружённую щебнем. Не справился с управлением Витя Колорадо. Потерял голову. Причём втроём.
А Марина поднялась! Сперва челночила на серокостюмного по маршруту "Ленинград - Пушкиногорье", из Латвии и Эстония возила всякую труху: шоколад, польские и финские хрустящие палочки, кофе и какао растворимые без осадка, крекеры, сигареты, летнюю обувь и шорты; потом они поставили пару-тройку киосков в разных людных местах, и шеф назначил её управляющей; потом открыли на двух тропах в Тригорское и Петровское очень удачно закусочные с сосисками в тесте и фантой, а после и кафешку на пляже Кучане, биотуалет, прогулочные лодки, теннисные и бадминтонные ракетки - всё приносило деньги. А в Ульяшках построили со временем птицеферму с курами и индюшками - и завалили окрестности копчёностями, горячим бульоном с пирожками, честными сосисками. Марина раздалась вширь, но немного. Ресторашку "Талон" превратили в солидное заведение, но Марина оставила дискотеку, в ностальгии продлив танцы до часу ночи. Шеф в сером костюме частенько навещал её и в сауне, и в кирпичном особнячке, который она себе построила. То она к нему приезжала на новенькой маленькой "Ауди".
Дед вернулся после суда назад и втихаря стал переводить деньги в доллары, продолжая ночные бдения в Тригорском. Сотрудники музея посматривали на него с опаской, часто шёпотом советуя не пить спиртное с приезжими. Особенно на Городище - там и не такое по ночам творится. Особенно в полнолуние. Бердан отобрали во избежание. Впрочем, за советами к нему продолжали приезжать по-прежнему специфические приятели, но брать с них он стал валютой. Кроме немецких марок - любой.
Уже в Иерусалиме - "Только Святой Город, нигде больше жить не буду!" - дед открылся Игорю: "А ведь ты мне неродной. Сын мой, Григорий, на твоей матери женился, потому что любил её, девчонку беременную, со школы. И кто твой отец, они уже из каюты "Адмирала Нахимова" сказать не смогут".
"Мой дед - ты", - ответил Игорь.