– Зато он не замерзнет, – сказала она.
– Я пить хочу.
Кэтрин принесла воды, налив ее в пакетик, и протянула оставшееся печенье. Морис съел, хотя его подташнивало. Не став ждать наступления темноты, дети забрались в нору, куда еще проникал свет. Сестра разложила оставшуюся одежду, соорудив что-то вроде постели. В меркнущем свете Морис лежал и слушал внезапно заголосивших птиц.
Отец говорил, что Новая Зеландия – птичий край. Дома он достал энциклопедию с книжной полки в кабинете; там была карта – два продолговатых острова, а между ними еще один, маленький, как точка под восклицательным знаком.
– Вот тут мы будем жить, – объяснил отец. – Давным-давно, несколько миллионов лет назад, еще до появления млекопитающих, острова отделились от материка. Поэтому в Новой Зеландии не водятся животные семейства кошачьих и собачьих, нет лошадей и медведей. Никаких привычных нам зверей.
– А змеи?
– И змеи не водятся. Только птицы. Новая Зеландия – птичий рай.
В энциклопедии была картинка: птица-великан с длинной шеей и мощными когтями. Но она не умела летать. Лежа в норе, Морис пытался вспомнить ее название, но забыл; только помнил, что она была намного выше полуголого туземца с татуированным лицом, что стоял с ней рядом и держал в руках копье. Индеец был коренным жителем. Маори. Точно, маори. Отец рассказывал им с Кэтрин про маори. Морис взглянул на картинку и подумал, что маори, должно быть, очень глупый, раз подошел так близко к птице-великану, пусть даже и с копьем. Туземец выглядел очень грязным и примитивным. И правда, глупый, раз лезет в лапы птице.
Ночью Морису снились когти и клювы. Незадолго до рассвета он громко застонал и вскрикнул; кто-то коснулся его лба.
– Кажется, у тебя жар, – послышался голос сестры.
Морис не ответил и повернулся к ней спиной.
Глава седьмая
6 апреля 1978 года
Настало утро. Морис выбрался на берег; Кэтрин стояла рядом. Он растянулся на большом камне у воды. Когда она вылезла из норы, ее снова встретили низкие облака. И чесунчики. Руки и ноги покрылись мелкими красными волдырями. Главное было не чесать, так становилось только хуже. Томми по-прежнему сидел в пещере и, несмотря на ее уговоры, отказывался выходить.
Ее беспокоил Морис. Лоб брата был горячим и взмок, ему стоило большого труда доковылять до реки, и иногда он нес какую-то бессмыслицу.
– Ты должна пойти и найти дорогу, – сказал он, шлепая мошек и почесываясь. – Здесь нельзя оставаться. Еда кончилась. Я есть хочу.
При упоминании о еде у Кэтрин заболел желудок.
– Иди туда. – Он указал вниз по течению. – Если пойдешь по берегу, не заблудишься.
– Можно и в другую сторону.
– Нет, лучше туда.
– Почему?
– Там ближе дорога.
– Откуда ты знаешь?
Морис почесался, но не ответил.
– И далеко идти?
– Пока не увидишь дорогу, – он говорил так, будто это было очевидно. – Или пока не найдешь брод. Тогда перейди реку и ищи дорогу на другом берегу. Какая-нибудь машина должна проехать мимо.
– Ладно. Пойду и просто посмотрю.
– Вот и хорошо.
Он отдал ей одну из своих драгоценных конфет. Кэтрин положила ее в карман и оставила на потом, хотя очень хотела есть. И пошла по берегу вниз по течению.
Морис сел и стал ждать, пока сестра вернется и приведет помощь. Он потерял счет времени. Сидел, вытянув перед собой раненую ногу: та была горячей и болела. Хорошо хоть дождя сегодня не было. А может, и был, но перестал. Морис даже не помнил. Одежда промокла; возможно, и правда был дождь. Дождик, дождик, веселей, капай-капай, не жалей. Морис захихикал.
К середине утра в мыслях наступила сумятица. Река шумела слишком громко. Шум мешал думать; хотелось щелкнуть выключателем, чтобы наступила тишина. Он равнодушно смотрел, как чесунчик сел на тыльную сторону запястья и начал пить кровь. Казалось, к нему это не имело ни малейшего отношения. Он словно смотрел передачу про дикую природу. Мама любила такие передачи. В конце концов он раздавил чесунчика пальцем.
Ему казалось, что Кэтрин пропадала уже несколько часов, но он не знал, сколько времени прошло на самом деле. Вспомнил про папины часы и покосился на машину, которая лежала в реке совсем рядом, но мысли тут же переключились на что-то другое. Думать о машине и об отце не хотелось.
Он достал из кармана последнюю конфету и снял бумажный фантик. Белый кубик размяк и прилип к пальцам. Откусил половинку передними зубами и отдал другую половину Томми, который недавно подошел к нему и теперь, стоя на четвереньках, смотрел на реку, где течение закручивалось небольшим водоворотом.