— Я-то хочу…
— Куда вы, туда и я.
— Тогда собирайся. Поедем на грузовой. Там поставим и мотоцикл. При всех случаях люлька — твоя.
Апчара придумала себе план. От Элисты она с попутной машиной доедет до Прохладной, а там она уже найдет дорогу в Машуко. Не может быть, чтобы немцы овладели оборонительными линиями, которые строила вся республика почти полгода. Противотанковые рвы, железобетонные доты, дзоты, надолбы, ежи, волчьи ямы — чего только там нет. Апчара помнит. Наши обязательно должны занять там оборону, остановить врага, прикрыть Нальчик. Апчара вернется домой, утешит Хабибу, вместе с ней эвакуируется куда-нибудь, поможет Ирине и Даночке.
Особое подразделение сформировалось и готовилось выступить. Апчаре пришло в голову попрощаться с комдивом. Он, конечно, мало знает ее, но помнит. Несколько раз девушка чувствовала на себе его добрый отцовский взгляд. Побежала, чтобы вернуться вовремя. Боялась только одного: застать у комдива посторонних людей. Хотелось попрощаться наедине.
Дверь полуприкрыта, в комнате полумрак. Апчара с замиранием сердца переступила порог. От коптилки, стоящей на столе, извивается струйка черного дыма. На табурете, уперев локти о колени, а голову уронив на руки, сидит полковник. Он сжал в ладонях седую голову и раскачивается. Огромная черная тень мечется по стене.
Сначала Апчара подумала, что полковник закашлялся, но, постояв, поняла, что он рыдает. Вместе с плачем и хрипом вырывались из груди полковника горькие слова. Апчара не могла уже ни уйти, ни прервать этот жуткий плач, она стояла и слушала.
— Нет больше дивизии. Вся полегла костьми. Под танками, под бомбами. Где я возьму слова оправдания перед людьми? Поймут ли когда-нибудь, что мы сделали все и даже больше? Господи! Если ты есть, молю тебя, дай мне расквитаться с врагом. Ты видишь, я не жалел себя, не жалел и людей. Мы отдали все, чтобы стать одним лишь камнем в опоре, на которую ляжет мост победы. Поток истории будет омывать эту опору. Но никогда не размоет ее. Она цементирована нашей кровью и нашими слезами. А если нет, то зачем же пролилась наша кровь? Господи, знаешь ли ты, сколько ее пролилось?! Камешек в опоре моста… А на большее у нас не хватило ни пороха, ни самой крови…
Полковник умолк на минуту и услышал, что кто-то еще вместе с ним скулит в темноте. Он вскинул голову и разглядел Апчару.
— Ты? Дочка! Как ты сюда попала?
Торопливо смахнул слезы, постарался придать своему голосу спокойствие и твердость, а себе осанку, но в смущении не мог найти ровных и нужных слов.
— Нервы. Ты извини меня. Стар. Внук уже есть. Внук. Сталь и та крошится в бою, как сухарь, а мы что? Мы же люди. Нервы не проволока. Сдали. Внук уже у меня… Мне бы тамадой на твоей свадьбе… Дождемся этого часа, только не унывай. Выйдешь за хорошего боевого командира. — Голос полковника постепенно креп, становился чище. Даже металлические нотки послышались в нем. — А Россия непобедима. Французы хотели — не получилось. Кто только не хотел! Шли по шерсть, уходили стрижеными… А ты-то зачем ко мне?
— Попрощаться.
— Попрощаться? Со мной? Спасибо, дочка. Прямо скажу — не ждал. Уходишь в Элисту с Локотошем?
— Да. Ухожу.
Полковник отступил на шаг от Апчары, вернулся к столу, начал возиться с коптилкой, оправляя фитиль, а сам мучительно решал для себя: отпустить эту девушку в опасный поход с капитаном или пристроить где-нибудь при штабе дивизии? Где опасней? Кто же может сказать на этой войне, где опасней? Решает только судьба…
— По доброй воле? — спросил.
— Сама решила.
— Тогда ступай. Спасибо, что пришла попрощаться со мной. А про это… — полковник показал глазами на табурет, — никому ни-ни. Обещаешь?
— В могилу с собой унесу.
— Ну ладно насчет могилы. Рано тебе. А я обещаю тебе вот что. Брат твой ранен. Он достойный мужественный командир. Обещаю не потерять его из виду. Поправится, возьму к себе. Буду заботиться о нем. Сохраню. Обещаю.
Апчара разрыдалась. Почему-то ей больно было расставаться с этим седым, пожилым человеком. Железный комдив. Добрый… дедушка… Она повернулась и побежала к отряду, который уже строился к выступлению.
В КАЛМЫЦКОЙ СТЕПИ
Якуб Бештоев вскочил в седло и почувствовал себя настоящим джигитом. Конфуз, который с ним случился однажды во время джигитовки, успел забыться. Тогда полковник проводил занятия по конной выездке с командирами и политработниками штаба дивизии. Якуб, только что прибывший на новое место службы и не занимавший еще никакой должности, тоже выехал на занятия, выпросив лошадь у штабиста, занятого в этот день на дежурстве. Требовалось показать посадку в седле, искусство наездника, которое кажется на первый взгляд простым, а на самом деле дается только многолетней тренировкой.