— Ты что здесь делаешь? — Незнакомец угрюм с виду, лицо украшали колючие рыжеватые усы. Носил этот мужчина зипун из толстого сукна поверх ватника армейского покроя, добротные яловые сапоги и кубанскую смушковую шапку.
— Козу кормлю, — растерянно ответил Нарчо, испугавшись, что этот человек пришел забрать назад Гошкину кормилицу. Может, Макариха продала не свою — чужую?..
— Хозяйка где? — мрачно спросил посетитель.
— На работе, наверное. Я вот сижу с ребенком…
Мальчик обратил внимание на произношение незнакомца. Он говорил «ти» вместо «ты» — как все кабардинцы. Нарчо в свое время изрядно помучился с этим словом, учительница заставляла произносить его «твердо» десятки раз. Гость приехал верхом: в окно Нарчо видел, как он сел в седло и направился к конторе.
— Видать, разминулись они с Айтеком, — с сожалением сказала Анна, переступая порог с миской картофеля в руках.
— Кто?
— Да Костя же. К нему ведь Айтек поехал. А Константин здесь.
— К нему? — протянул Нарчо. — Он сюда заходил.
— Заходил, я знаю. Это и есть Каскул, земляк ваш.
Анна Александровна не зря сказала, что Костя прошел огонь, воду и медные трубы. В минуту откровенности он кое-что поведал ей и велел до гроба хранить тайну. Жизнь его в последние годы действительно была наполнена невероятными событиями. Анне и представить все это было трудно.
…Сначала пленных везли в крытом грузовике, потом поездом — в зарешеченном арестантском вагоне. Дверь открывалась только с одной стороны, возле нее стоял охранник. Почти двое суток тащился поезд, долго простаивая на больших станциях. Каскул иногда думал: вдруг партизаны подорвут поезд? Это был бы выход: тогда конец всему — позору, угрызениям совести, страху…
В пути Каскул познакомился со своими попутчиками. Никто из них, конечно, ле назвался настоящим своим именем, допытываться же, кто таков и откуда, было бестактно и бесчеловечно. Одного, по его словам, звали Джамалом. Рослый, крепко сколоченный парень этот с крупным лицом и густыми бровями мечтал когда-нибудь стать виноделом и иметь хорошую харчевню. Другой, молчаливый, перепуганный, с блуждающими глазами и длинным носом, не сказал о себе ни слова.
Поезд дошел наконец до станции назначения. Вагон отцепили поодаль от вокзала — от него вообще остались лишь кирпичные стены и кусок крыши. Как ни напрягал Каскул зрение, прочитать издалека название станции ему не удалось. Вскоре к отцепленному вагону подкатила большая крытая машина. По всему видно — «душегубка». Пленные переглянулись. Страх сковал члены, хотя можно было догадаться, что морить их в «душегубках» не станут. Не было смысла так далеко возить пленников, чтобы уничтожать. Гораздо проще было сделать это в лагере, над воротами которого висела незабываемая надпись: «Работа делает свободным». В силосной яме хватило бы места.
Всех затолкали в герметически закрывающую камеру, оставив чуть приоткрытой дверь, чтобы доставить пассажиров до места в целости. Не было ни сидений, ни поручней. На поворотах, на колдобинах людей бросало из стороны в сторону. Пришлось всем усесться на корточки, упершись коленками друг в друга. На очередной выбоине дверь захлопывалась, и тогда в камере становилось душно и темно. Но дверь тут же открывали, сидящий поблизости старался придержать ее ногой. В машине явственно ощущался запах газа, хотя водитель, конечно, его не включал: не тех пассажиров вез.
Наконец, уже ночью въехав в какие-то массивные ворота, машина остановилась. Первым наружу выбрался Каскул. При свете луны он огляделся, определил: старинная крепость, обнесенная со всех сторон высоким валом. Слева тянулись казармы, расплывались в ночной мгле. «Из этого мешка зерно попадет только под жернова», — подумал Каскул. Стража спешила скорей сдать людей, их хватали за воротники, пересчитывая, негромко покрикивали. Каскул вспомнил, как чабаны пересчитывают овец — пропускают каждую между ног, вслух произнося цифру. Те, кто принимали новичков, построили их в две колонны: так легче считать. Потом их повели в баню, выдали немецкое обмундирование: их собственную одежду, наверное, бросили в печь котельной.