— Я не продаюсь, товарищ Чоров, — тихо, но твердо произнес Куантов.
Зураб, если признаться честно, все же чувствовал себя не очень уверенно. Он вообще был довольно робок. Увечье, полученное в детстве, сделало его инвалидом, он об этом ни на минуту не забывал.
— Ах, не продаешься! Ну, погоди! Локти будешь кусать. Знаешь пословицу: «Саблей ранят — заживет рана, словом ранят — лекарь не поможет»? Ты не одного меня хочешь ранить, а многих уважаемых людей. В литературу войти надеешься, но ковровой дорожки не жди. Твой путь будет выложен булыжником…
— Факты очевидны. Любая комиссия их подтвердит. — Зураб, наконец, подавил страх. Выпрямившись на стуле, он впервые смело взглянул в глаза Чорову. — Я писал правду.
Чоров не предполагал встретить такую твердость в калеке, пусть и научившемуся водить пером по бумаге. Историю жизни Куантова он знал. Настоящим отцом Зураба был офицер царской армии, отпрыск богатого княжеского рода. Впрочем, после революции этот человек ни в какие конфликты с Советской властью не вступал и честно трудился где-то в России. Приехав в аул, в гости к родственникам, он познакомился с молоденькой девушкой и увлекся ею. Не настолько, правда, чтобы жениться. Девушка забеременела, и родителям пришлось спешно выдать дочь замуж за немолодого бобыля; тот не мог обзавестись женой, потому что нечем было платить за невесту. Вскоре родился Зураб. А спустя год малыша выхватила из люльки, уронила на пол лошадь офицера, которую завели в дом, чтобы соседи не заметили ее. Сухожилия ребенка оказались повреждены, и Зураб стал инвалидом.
Но на этом его испытания не кончились. Он осиротел еще ребенком; его подобрал родственник и приспособил пасти коз. Бог наделил мальчика удивительной памятью и жаждой знаний. Как ни нагружали его работой в доме родного дяди, он все же сумел закончить сельскую школу. Тем временем открыли пединститут, и Зураб стал студентом. Но пришли оккупанты, и учеба прервалась уже на последнем курсе. Куантов очень рано стал писать, посещал литкружок, в институте выступал со стихами на вечерах…
— Это какие же факты тебе очевидны? — язвительно, с угрозой в голосе поинтересовался Чоров. — У тебя что — свидетели есть, документы? Что ты вообще знаешь?!
— О тебе я знаю довольно много, товарищ Чоров. И только плохое.
Чоров опешил:
— Много знаешь обо мне? Да ничего ты не знаешь — сплетнями питаешься, как старуха! В своей поганой повести ты не пожалел желчи и черной краски — изобразил меня самим чертом, только рога и хвост не приделал. И этого, ты считаешь, мало. — Чоров понял: надо обрезать крылья расхохлившемуся птенцу, загнать его в мышиную норку, иначе он натворит такое — не расхлебаешь. — Хочешь заработать на мне больше чем заработал пророк Магомет на коране? Признайся!
— Я вообще ничего не хочу заработать.
— Помяни мое слово. Я думал, ты смышленый парень, а ты дурак дураком. Да и я хорош: предлагаю тебе ни за что ни про что отличное место, создаю, так сказать, условия для расцвета гнилого таланта.
— Не хочу я ничего.
Чоров подумал: настал момент; придется идти с козырного туза, иначе можно проиграть. Он встал, открыл сейф, стоявший в углу кабинета, извлек оттуда пожелтевшую от времени бумагу, молча ее проглядел и, не пряча, повернулся к собеседнику.
— Ты все ратуешь за правду. А об одном забыл. Это тоже правда, и она стоит того, чтобы предать ее гласности.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что ты — сын белогвардейского офицера. Эту правду ты ведь не захочешь обнародовать на газетных страницах? Ты выбираешь ту правду, которая тебе по душе, — как смушковую папаху на базаре.
— Ложь. Чистейшая ложь! — Зураба словно током ударило. Он с силой сжал костыль, стараясь подняться во весь рост, чтобы смотреть прямо в лицо Чорову.
— Нет, не ложь. Я прикажу — всю подноготную твою мне положат на стол. Увидишь, как повернется твоя судьба. Пулей вылетишь из института. Посмотрю, и как тебя будут печатать в газете. К редакции на пушечный выстрел не подойдешь. Все двери перед тобой захлопнутся.
«Он роет мне могилу, — подумал Куантов. — Но отступать уже не могу. Жребий брошен. Я не буду уважать себя, если сдамся сейчас, пойду на эту уловку. Если ему удастся склонить комиссию на свою сторону, пошлю письмо в «Правду», а копию положу прямо на стол Зулькарнею Кулову».
— Ничего… — произнес он, успокаиваясь.
— Что — «ничего»?