Обоих сопровождающих, то есть Сосмакова и Бахова, роднили не должности, конечно, очень уж разные, не характеры даже, но образ жизни. Оба они тяготились кабинетной работой и любили простор.
Талиб — человек от земли. В его жизни не найдешь и двух дней подряд, когда он не побывал бы в поле или на ферме. На республиканскую работу Сосмакова взяли из колхоза, который он возглавлял со дня его образования. В колхозе тем более Талиб не слезал с коня. Колхозников по личным делам принимал в председательском кабинете в пять часов утра с тем, чтобы в шесть уже сидеть в седле.
Став «главным земледельцем республики», Сосмаков пересел, конечно, с коня в автомобиль, но по-прежнему метался по районам и колхозам, а тем, кто упрекал за то, что его «невозможно поймать», коротко отвечал: «Хлеб растет в поле, а не в кабинете».
И Бахов чувствовал себя в кабинете, как необъезженный конь, поставленный в тесное и неудобное стойло. Он пользовался любым предлогом, чтобы не плесневеть в тиши и тени, а мчаться в горы, куда немцы все чаще и чаще забрасывают шпионов, лазутчиков, диверсантов.
Сегодня оба деятеля охотно сопровождают Кулова по республике.
Сосмаков привез Кулова на высокогорные пастбища. Пусть Кулов своими глазами увидит положение дел. Мясо и хлеб — те же снаряды и патроны, без которых воевать невозможно. Поэтому и занят Сосмаков всецело сельским хозяйством. Пусть Кулов поймет, что созданием отрядов самообороны, военным обучением партактива могут заниматься другие люди.
Зулькарней Кулов давно знает Талиба, который с ходу решал любой вопрос и всегда знал, что надо делать. Однако в последнее время его самоуверенность стала вызывать в Кулове если не раздражение, то чувство протеста. Поэтому Кулов старался не обращаться к Сосмакову без крайней нужды. «Сами с усами», — думал он иногда о себе, отвергая в душе и мыслях какое-нибудь предложение Сосмакова. Бахов не аргументировал своих советов и соображений. Он говорил просто: «Органы не советуют» или «Мы располагаем материалом» — и этого было достаточно. Всякий раз, когда Бахов приходил к Зулькарнею, они уединялись в так называемую комнату отдыха, что располагалась за кабинетом. Почему-то оба считали, что о секретных делах в рабочем кабинете говорить нельзя.
От всего этого Кулов еще больше сознавал значительность и ответственность своей личности. Шутка ли, еще год назад ходил из аула в аул пешком в стоптанных сандалетах, а теперь разъезжает в черной машине под охраной.
Отец Кулова, не очень старый еще, но уже набравшийся мудрости бахчевник, напутствовал сына на новый пост такими словами:
— Кто самый умный, сынок? Тот, кто советуется с умными людьми.
Кулов помнил совет отца и всегда прислушивался к словам опытных или просто старших людей. Но времена настали такие, что надо и самому иметь на плечах голову. Война ежеминутно рождает множество вопросов и требует их немедленного решения.
Упала добыча молибдена и вольфрама, потому что не хватает шахтеров и взрывников. А где же их взять? Женщин на рудники не пошлешь. Везде говорят: «в шахту спустился», а здесь надо говорить: «в шахту поднялся». Рудники высоко в горах. За облаками. Человек со слабым сердцем там много не наработает. А сильные и здоровые — все на фронте. С другой стороны, кто же не знает, какое значение имеют молибден и вольфрам для оборонной промышленности.
Заводы в Нальчике надо переключать на оборонную продукцию. Один из заводов вместо насосов для нефтяников должен выпускать минометы. А где оборудование, специалисты, опыт, металл?
И здесь, на высокогорных пастбищах, наверное, свои проблемы. Не для прогулки его затащил сюда Талиб Сосмаков. Вот и советуйся с умными людьми. Однако решения принимать тебе одному и отвечать за все тебе одному.
ПЕРЕЙТИ БУРНЫЙ ПОТОК…
Совещание открыл Чока Мутаев. Чувствовалось, что он робеет перед Куловым, хотя животноводы уже признали в нем организатора и с уважением относились к молодому, но рассудительному и энергичному начальнику штаба. Может быть, смущало Чоку и присутствие Апчары. Бекан не обращал внимания на оратора, на своего приемного сына. Он следил за тем, как целая кавалькада всадников носится по склону горы и никто не может заарканить Шоулоха, оторвавшегося от коновязи.
Зулькарней Кулов, занимая за столом единственный стул, обдумывал план своего выступления и с грустью замечал, как изменился состав животноводов. Остались одни старики, мальчишки и девушки. Это стало заметно после комплектования Нацдивизии, подобравшей всех, кого военкомат еще не успел призвать. Кулов волновался и нервничал, потому что с публичными выступлениями ему как-то не везло. Он вспомнил, как однажды, работая еще в райкоме, выступал перед районным партийным активом. Войны еще не было, но тревога уже носилась в воздухе. Стремясь рассеять тревожные слухи, Кулов с трибуны громко, убежденно говорил: