— Не верьте провокационным слухам. Германия не нападет на нашу страну. Германский пролетариат не допустит этого.
Люди слушали и верили Кулову. А на другой день началась война.
И вот теперь животноводы сидят перед ним. Что им сказать? Они ждут хороших, свежих вестей. Они хотят знать, где теперь Нацдивизия, воюет она или еще нет. Они хотят знать, что делается на фронтах, чем кончилось наступление немцев в районе Харькова. Но вести приходят печальные, и главное, путаные, одни догоняют другие и быстро стареют… Рассказать все как есть этим людям, сидящим полукольцом на земле, в папахах и широкополых войлочных шляпах? Вдруг вселишь в них неуверенность или даже посеешь панику?
Кулов, Бахов и Сосмаков приехали, чтобы воодушевить народ, поднять настроение, рассеять слухи, распространяемые немецкими листовками, укрепить веру в несокрушимую мощь страны, поднять чувство ответственности за порученное дело. Животноводы вынуждены принять на свои плечи заботу и об эвакуированном скоте, которым наводнены альпийские пастбища. Каждый день прибывают новые бесчисленные гурты, возникают споры, а то и драки из-за места на пастбищах, у воды, у родников. Вот о чем думал Зулькарней Кулов, слушая и не слушая вступительное слово Чоки Мутаева. Слово это было коротким.
Чока остановился на практических, хозяйственных вопросах, с которыми приходится сталкиваться ежедневно. Он надеялся, что Кулов не только ответит на его вопросы, но и поможет ему, тогда сразу решатся главные трудности.
Бекан кивал головой, подбадривал сына. Он говорил своим видом: не подкачай, сынок, перед самим Куловым говоришь.
— Вот, к примеру, соль, — говорил Чока, поворачиваясь к Кулову и говоря как бы ему одному, — большое ли дело — соль? Но уже два месяца скот не видел соли. А если корова не поест соли, она не попьет, а не попьет — не даст молока. Сколько мяса пропадает из-за соли! Не можем посолить. Пока мясо от вынужденного убоя довезешь до аула на арбе, оно протухает. Ни нам, ни армии. Был небольшой запас соли — иссяк. Это из-за эвакуированного скота. Он хоть и чужой, а делиться надо.
Бекан не выдержал и перебил Чоку:
— Делиться пришлось не только солью. Все пастбища изрыли копытами, наводнили. Корова за корову рогами цепляется. Не хватает ни воды, ни травы. На скот жалко глядеть. Да и люди, что пригнали скот, без денег, без одежды, без хлеба. Делились, делились да все уж и разделили.
— Подожди, отец, ты уже прения открываешь. Я еще не закончил.
— Как так подожди? — еще сильнее возмутился Бекан. — Согнали и тощих и упитанных в один гурт. Сильные бодают слабых, а он — подожди!..
— Не время прения открывать, — с улыбкой сказал и Кулов.
— Сыр варим без соли, — крикнула Апчара. — Несоленый сыр долго ли пролежит?
Чока заговорил громче, чтобы перекрыть гул голосов.
— Или вот, кастрация баранчиков. — Чока покосился в сторону навеса, где сидели девушки и потрескивала полевая рация. — Упустим срок, какая шерсть от валухов? Да и мясо не то. Зоотехников раз — и обчелся. Питу Гергов с учебником ходит. Но пользы от него на копейку. Ставим мальчишек на кастрацию — получается одно душегубство. Теряем сотни голов…
— Девушек мобилизуй, — верный своему юмору, сказал Бахов.
Все засмеялись. Чока смутился.
Бекан вдруг вспылил:
— Тебя бы заставить. И так на девушек все валим. Не девичье это дело — кастрация.
— Надо провести семинар, научить ребят. — Кулов посмотрел на Талиба Сосмакова, давая понять, что говорит в первую очередь ему. — Почему нельзя прислать сюда опытных зоотехников из наркомата? Пусть научат и девушек и ребят…
— Воллаги, можно. Никто не обращался к нам.
— Не ладится и со стрижкой овец, — продолжал Чока. — Не хватает стригалей. Тимуровские команды были поставлены на ноги, но разве это стрижка? Мальчики не умеют орудовать ножницами. И сил у них нет. Иной раз барана связать не могут. Начнут стричь, а баран вырвется из рук и, раскидав своих «мучителей», убегает прочь. За ним ватагой носятся горе-стригали с ножницами в руках. Овцы изранены, шерсть снимается с кровью, с мясом. Ножниц для стрижки не хватает. Пришлось отобрать у девушек обычные ножницы. Можно ли ими стричь овец!