— Кто из вас помнит строки из поэмы Пушкина «Кавказский пленник»? — неожиданно спросил Доти и, чтобы не ставить бойцов в трудное положение, сам начал читать:
Вот как классик литературы рисовал нашего предка. Каждый из нас тоже обвешан оружием. Не тем, конечно, которым гордились наши предки, но обратите внимание: «Ничто его не тяготит, ничто не брякнет…» Давайте же подгонять свое снаряжение так, чтобы ни единый звук не мог вас выдать. Я каждого из вас лично по фамилии просил в свою группу, потому что идем на опасное дело. В моих глазах каждый из вас тоже «непобедимый, непреклонный…».
В темноте попрыгали — ничего не гремит, накурились в последний раз, пошли. Переступили невидимую черту, отделяющую их, сорок человек, от остального полка, от остальной армии, от остальной жизни. Над пшеничными полями время от времени загорались ракеты. Тогда невольно пригибались ниже, невольно поглядывали на высоту, ради которой пошли, а там, на высоте, при зыбком свете ракет заметно копошились люди. То тут, то там лопались в тихом воздухе и гасли короткие пулеметные очереди.
Шли молча, в две цепочки, след в след. Иногда Доти останавливался, напряженно вслушивался в темноту, успокаивался. Шли дальше. Вышли чуть не на четвереньках, чуть не ползком, но очень скоро привыкли и осмелели, подразогнулись, а потом и совсем выпрямились в рост — скрючившись далеко не уйдешь. Кругом шелестела пшеница. Легко спрятаться, но легко и нарваться на спрятавшийся немецкий дозор, на скрытую огневую точку. Доти иногда, остановив группу, посылал вперед двоих-троих разведчиков, чтобы не вывести ненароком всю группу на ствол немецкого пулемета, которому и минуты не понадобилось бы, чтобы скосить под корень их всех до единого.
Постепенно высота Лысая переместилась вправо и пошла уходить назад, подобно тому как перемещается на небе с течением ночи какое-нибудь созвездие. Значит, где-то в пяти — десяти шагах передний немецкий край. Колосья раздвигали осторожно, бесшумно. Попала бы пыль кому-нибудь в нос, чихнул бы — и конец старательно подготовленной операции.
Правее послышался разговор, не то немецкий, не то венгерский — не разобрать. Потом звякнула лопата, разговор стал громче. Присели, прислушались. Да, роют землю, шуршат пшеницей, переговариваются. Неподвижно и молча просидели минут десять. Протарахтела колесами повозка, остановилась. Не походная ли кухня? Нет, заплескалась вода, загремели котелки. Со всех сторон, едва не наступая на наших бойцов, побежали к воде солдаты. Звучно пьют, смеются, уступают место около повозки другим. Нашим тоже захотелось пить. Даже у комиссара пересохло во рту от жажды.
Наконец повозка с водой поехала дальше. Пошли и наши бойцы. Когда прямо перед ними возникли какие-то причудливые очертания, Доти замер, ждал, пока загорится ракета. Оказалось, что наткнулись на установку шестиствольного миномета. Немцы, раздевшись до пояса, обливаются водой, гогочут, фыркают. Это хорошо. Пусть шумят. Глухарь потому и называется глухарем, что не слышит постороннего шума, пока сам шумит.
Миновали и эту зону. Чем дальше уходили в глубину обороны, тем заметнее было, что немцы ведут себя беспечно, не думают, что их здесь может подстерегать опасность. То и дело передвигаются группы солдат, слышится шум колес фургонов, машин, бронетранспортеров. Пожалуй, тут можно идти и побыстрей. Примут за своих. Лишь бы не нарваться ни на кого вплотную. Главное, не потерять из виду злополучный курган. Со стороны немцев он выглядит по-другому, едва возвышается на горизонте, напоминая покатый стог прошлогодней соломы, осевшей под тяжестью снегов и дождей.
Время идет. Начало артподготовки приближается. Надо подойти как можно ближе к высоте, но и не настолько близко, чтобы попасть под огонь своих же артиллеристов и минометчиков. Немцы не дремлют. Перегруппировываются, подтягивают резервы. В густой пшенице трудно рассмотреть все, но по гулу машин чувствуется, что подтягиваются большие силы.
Бойцы удивлялись, сами не верили себе, что находятся в логове врага. Кто бы подумал днем, что можно, оказывается, так свободно, почти свободно, ходить в расположении немцев? От перевозбуждения бойцы не чувствовали никакой усталости. Каждый еще думал и о том, что, если посчастливится уцелеть, надо рассказать своим, как это было удивительно — ходить среди немцев.