Сергей Петрович уже лежал в кроватке: вернее, сидел, укрытый до пояса одеялом - на коленях стоял поднос с горячим гороховым супом, любимым, и рисовыми котлетками, запечёнными в куриных шейках. Он испытывал удовольствие от этой еды и от своих мечтаний: как будто перед ним на тумбочке совсем не телевизор - а у них с Маринкой своя ложа в театре, он сидит на качалке под пледом, и смотрит на сцену, ввысь и вширь облечённую светами, голосами, и запахами женских парфюмов.
Вот Марина Артёмовна подходит к нему - то ли наяву, то ль в мечтах - и целует почему-то его бульбочкой нос.- Серёженька, милый...- шепчет она так ласково, словно бы они только что поженились; он больше не мучается из-за должности, не дрожит будто заяц пред волком - а сам густой, насыщенный временем и пространством как великий космос, идёт босиком по зелёному лугу, накрывая собой и землю, и рыбный пруд, и коров с колокольчиками.
Утром Сергей Петрович встретил Петра Сергеевича в департаменте. Слово департамент, конечно, звучит мощно - как монумент или парламент - но коридорчик в нём был узкий, и разойтись по кабинетам, сделав вид будто не заметили друг друга, почти невозможно. Если только склонить голову в пол и искать по щелям какого-нибудь завалящего мыша.
Сергей Петрович хотел было шагнуть назад, обратно на лестницу, в полусумрак души, пока они не встретились взглядами - да сзади уже подваливал суетящийся конторский народец. И вздохнув глубоко, унимая сердца биение да дрожь в коленцах, он пошёл навстречу этому чистому человеку, коего они с Маришкой так вчера обидели.
Но Пётр Сергеевич тот ещё жук, из беспозвоночных. Его пустым наветом не переломишь, потому что закалён он в подковёрных интригах, диванных кознях, и укрыт хитиновым панцирем отговорок, намёков да сплетен. Только слишком мягкие натуры, вроде мокриц, могут быть раздавлены случайным перстнем судьбы - а он заранее готовит себе пути отступления, в норку. И вот сейчас ему хотелось посмотреть на эту слабенькую мягенькую мокрицу, которая надеялась одним шевеленьем усиков столкнуть его с выбранного пути.
Пётр Сергеевич нарочно стоял в коридоре. Он ждал, выжидал. И чтобы не бросаться в глаза вечно подозрительным сослуживцам, он цеплял своими приветствиями каждого проходящего, долго тряс руку, а женщинам говорил комплименты о внешности. Но никто из них сему не удивлялся - во-первых, он и раньше был боек на язык, а к тому ещё все уже посвятились в предстоящее назначение, и решили, что будущий начальник просто слегка фамильярничает, упоённый новыми грёзами и надеждами.
Их встреча была необратима. Всё равно как встреча Солнца и Луны. Сергей Петрович сегодня немножечко грустен и лунолик, он кажется не от мира сего, потому что чувствует себя виноватым перед товарищем. Ему эта новая должность совсем не нужна - ведь это всё Машенька, а он бы лучше сидел на рыбалке со своим лучшим другом, и травил анекдоты, или разные другие истории. Но вот почему-то представляя себя в мире и покое в своей старой дружбе, он, не яво а чутким сердечным намёком, тревожился мыслью о том, что получи Пётр Сергеевич эту высокую должность, то он всё равно перестанет быть другом. Не поедет больше с ним на рыбалку, оправдываясь непомерной занятостью часов, дней и недель - а на самом деле просто тёша свою начальственную гордыню; не придёт больше в гости, жалуясь будто его супруга больна, нездорова мигренью - а всамделе он будет ждать приглашенья с высшего этажа, от самого губернатора. И Сергею Петровичу от этой неразрешимой душевной дилеммы хотелось пустить слезу.
Пётр Сергеевич, глядя на приближающегося к нему бывшего товарища, дружка, был сегодня землеподобен. Брови нахмурены, глаза мечут молнии, и весь его облик похож на бога-громовержца, вокруг которого, по словам древних астрологов, вертятся планеты и солнце, а может и сама вселенная. Он даже в нетерпении немного притоптывал каблуками по ковровой дорожке, словно бы тот самый ведущий конь в колеснице сиятельного Фаэтона. Ему уже мнилось, что именно он своим ражим трудом, своей выносливой двужильной холкой потащит на себе весь тяжкий ворох губернской работы - указаний, депеш, циркуляров - и сам губернатор, а то и повыше, повесит ему на грудь первозванный орден первозванного всех святых первозванных.
- Доброе утро, Пётр,- первым протянул Сергей свою вялую мягкую, но отважную ладошку. Он уже знал как поступит.
- Здравствуй.- Пётр вторым протянул свою ладонь, жёсткую но трусоватую. Он не ведал, чего ему ждать.
- Я прошу у тебя прощения за вчерашнюю обиду.- Лицо Сергея Петровича на глазах проявилось красным стыдом, как будто он перед тем тужился-тужился, и наконец-то его прорвало; он даже улыбнулся от радостного ожидания чего-то хорошего в самом себе.
А Пётр Сергеевич вдруг отчего-то вспотел: ему показалась ненужной и недружелюбной вся та компания, которую он собрал вокруг для рукопожатий и комплиментов; неловко засуетившись, он спешно отошёл с Сергеем Пет... - да нет, просто с Сергеем, подальше от всех.- Да ладно тебе, я уже не сержусь,- самую чуточку соврал он.
- Ты понимаешь, Петруша, это дурацкая должность нас сбила с толку. Мы ведь здесь с тобой живём как чиновники, а на улице после работы уже как люди, друзья. И жёны наши, когда мы им рассказываем о делах, становятся тоже чиновницами, хотя на рыбалке и в парке вместе с нами они настоящие подруги.- Сергей Петрович спешил - он такое сейчас в себе чувствовал, что глаза слепило от стыдной но радостной мокроты, и не было вокруг никого, только яркий свет и рай на душе.- Петька, родной мой, я отказываюсь от этой должности ради тебя - нет, в пользу тебя ради нашей дружбы.
Пётр Сергеевич не мог говорить, не мог связного словечка сказать в ответ - он только крепко и муторно, как добрый родственник у постели выздоравливающего больного, тискал мягкие ладони воскресшего дружка, и веруя свято, и не веря чутьчуть, что не обманет ли бог, что правда ли жизнь победила.- сергуня, милый, да зачем мне сдалась, эта несносная должность, одна маета от неё, скандалы, я их терпеть не могу, милый Сергуня.
- Пойдём погуляем по улице.- А пошли!- И свежий ветер с востока прохладно обдул их, распалённых от нежности к миру и от радостей вновь нарождающейся дружбы. Лёгким порывом им сбило причёски, обоим - справа налево и слева направо. В сквере у памятника маленьким перочинным ножичком они надрезали себе безымянные пальцы - как в юношестве - и выдавив кровь, скрепили ею свою заповедную клятву.
Вы скажете так не бывает, придумка? что дружба дружбой, но табачок всегда врозь? А вы просто верьте мне - веруя свято - и не верьте - чутьчуть.