Произошел еще один случай, не столь яркий, но тоже доставивший ему удовлетворение. На улице Беарн, возле все того же роскошного квадрата площади Вогезов, обосновалась у отеля «Реле-э-Шато» семья цыган, выходцев из Болгарии, — молодая пара и две их очаровательные дочурки с подведенными сурьмой глазами. Они соорудили себе лачугу из картонок под аркой, отделяющей улицу от площади. Об этом сообщили в полицию, и та попросила их убраться. За них вступились прохожие. Антонен, случайно проходивший мимо, тоже присоединился. Кто-то позвонил на телевидение, и в восьмичасовых новостях на канале «Франс-2» показали, как вопящего Антонена заталкивают в полицейскую машину за сопротивление представителям охраны правопорядка. Он провел в комиссариате IV округа несколько часов и был отпущен благодаря вмешательству Ариэля, который прислал своего адвоката. Но обрел ореол борца и защитника слабых.
Оказавшись дома, он принялся танцевать:
— Ай да я, черт побери!
Он хотел было позвонить Монике и сообщить ей хорошую новость, но вспомнил, что они расстались. В самом радужном настроении несколько дней он усердно творил добро. В метро, встретив монотонно бормочущего попрошайку, он давал ему советы — разнообразить речь, поставить голос, — и оставлял немного денег. Он уже воображал себе, как, сделавшись наставником побирушек, учит их началам риторики. Увидев нищенку, рывшуюся в мусорном ящике, он придерживал ей крышку, заводил разговор, интересовался ее добычей, выказывал искреннюю симпатию. Аккордеонисту-румыну, бодро и фальшиво наигрывавшему известный мотив Пиаф, дал пятьдесят евро.
— Великолепно, старина, продолжайте в том же духе.
Но главное было впереди: он не мог больше терпеть, он чувствовал себя как солдат из отряда, расквартированного в казармах, когда вокруг бушует война.
Наконец он засек на набережной Жеммап, у канала Сен-Мартен, бродягу с тачкой и мешком, полным всякой дряни, в истрепанном пальто, в ботинках без шнурков на босых, фиолетового цвета ногах. Использование пластиковых пакетов с маркой торговой сети типично для отбросов общества. Они ниоткуда, только эта марка — их родина. Это был косматый великан с огромным животом, серыми волосами, длинной грязной бородой и перекошенной физиономией. Антонен выслеживал его много дней, украдкой фотографировал, делал записи в блокноте. Иногда он даже не являлся на деловые встречи, лишь бы не упустить свою дичь. Ариэль подозревал за ним связь, которая и послужила причиной разрыва с Моникой.
— Пай-мальчик пустился во все тяжкие. Сначала арест, потом любовные похождения. Куда мы катимся?
Антонен его не разубеждал, он был только рад действовать под прикрытием. Однажды он застал своего великана на улице Сен-Дени[9], на углу улицы Гренета, во II округе: тот торговался с расхристанной старухой в компрессионных чулках. Мадам носила очки в роговой оправе и, не прекращая торгов, делала вид, будто говорит по мобильному телефону старой модели. После долгих и бурных переговоров она согласилась дать ему по льготному тарифу за двадцать евро — ровно столько было у него в кармане. Он возразил: мол, потом-то ему понадобится выпить, и предложил сойтись на пятнадцати.
— Ты уж выбирай, — не соглашалась старуха, — порезвиться или выпить.
— Мне надо то и другое, после любви-то жажда одолевает. А милостыню просить уже поздно. Ну же, будь лапочкой, давай я припаркую мой «роллс» у отеля.
— Иди-ка лучше на улицу Ломбар, там найдешь старуху, которая тебе даст за пятнадцать евро.