А Ксюха всё понимала и относилась к этому спокойно, не смотрела, как на придурка. А выходить надо было: я ещё ходил на сеансы к психиатру и психологу. Правда, отец, когда был в городе, сам меня возил. Но постоянно он жил в Москве, в Ключ приезжал только по делам фирмы: он был владельцем адвокатской конторы… что-то вроде этого. Я не вдавался в подробности. А теперь ещё и из-за меня. С мамой у них отношения были не очень, поэтому мы встречались на нейтральной территории. Мама была не против, но я видел, что ей это не слишком нравится. Причины их разрыва я не знал: оба молчали. Да я и не спрашивал. Решил, что потом само всё выяснится.
Сейчас моей задачей было вспомнить всё про себя — все восемнадцать лет моей жизни. Но пока про себя я знал только со слов мамы, Ксюхи и моего друга детства Тимура. Вот, кстати, про Тимура вообще странно. Как я вообще мог с ним подружиться? Нет, не так. Как я вообще мог с ним дружить? Вот так будет правильней. Подружиться в ясельном возрасте можно было с кем угодно. Это фигня. Кто себя вообще в таком возрасте помнит: что делал и с кем вместе на горшке сидел?
А вот то, что мы вроде бы с ним все наши — ну сколько там?.. — четырнадцать или пятнадцать, допустим, лет продружили… это ваще атас! Он был совершенно не мой человек! Мы с ним абсолютно разные! Когда он приходит, я, вот честно, даже не знаю, о чём с ним говорить. И он себя ведёт не лучше, как будто не к другу пришёл, а денег взаймы попросить — ни рыба ни мясо. Сидит, смотрит и молчит. В больницу, когда меня ещё не выписали, он приходил каждый день, был у меня по несколько часов. Я ужасно от него уставал, от его разговоров про наше детство, про школу, про деревню. Смотрел и не верил. Верней не так. Я тогда вообще себя чувствовал, как будто марсианин среди землян. Мне хотелось тишины и покоя. Хотелось полежать и подумать о себе и обо всём.
А он не давал — постоянно торчал рядом и раздражал меня ужасно своей какой-то фанатичной назойливостью и постоянным страхом в глазах. Видно боялся, что я его прогоню. Я старался не смотреть на него. Сидел в инете или просто сидел и смотрел в окно, или даже ложился и засыпал. Я вообще первое время страдал сонливостью: пил какие-то успокаивающие. Просыпался и опять видел его настороженный взгляд. Это бесило до ужаса. Но обижать его не хотелось, да и не за что было. Он ведь не виноват в том, что меня бесит его присутствие.
Я в душе чувствовал вину, что так отношусь к его этим самым лучшим побуждениям. И от этого постоянного чувства своей вины, он меня ещё больше раздражал. Какой-то замкнутый круг получался. Я просто надеялся, что он, в конце концов, сам поймёт и перестанет приходить. Но он не понимал, и эта фигня продолжала тянуться. В общем, отношения с моим бывшим другом у меня не складывались. Другое дело — Ксюха. Мне с ней легко и просто общаться. Думаю, она мне опять начинает нравиться. Но об этом пока рано говорить. Надо сначала мозги поставить на место. Да много чего ещё надо. Не хочется находиться в замкнутом пространстве всю оставшуюся жизнь.
Я должен всё вспомнить. Только вот как и когда это будет — никто мне не говорит. Мои доктора-«психи» меня успокаивают тем, что со временем память восстановится. А времени у меня достаточно — вся жизнь впереди. Сейчас главное — спокойно адаптироваться в новой для меня обстановке и «наживать» новые события, которые и станут моими воспоминаниями. Ну… как-то так, если переиначить их пересыпанные медицинскими терминами наставления на простой, понятный язык.
После занятий опять пошёл к Пашке. Это было тяжкой, принудительной обязанностью. Принудительной обязанностью терпеть мои визиты было для него. Тяжкой — для меня. Я видел, с каким трудом он меня терпит. Но ничего поделать с собой не мог. Ноги шли сами по знакомой дороге к Пашкиному дому. Он стал моим наркотиком. Если не увижу два дня — начинается ломка. И я опять шёл. По пути придумывал темы для разговора. Перебирал в голове разные варианты. И все они были тупые и никчемушные. Не было в моей жизни никаких особых событий. Ничего такого, что могло его заинтересовать. Я приходил, садился на стул у окна и… молчал. Пашка копался в инете. Тишина звенела. Вот и сегодня так же.
— Чем занимаешься?
— Для школы задачки решаю. Подкинули вот…
— Физика?
— Ну… да.
— Понятно. Может, помощь нужна?
Он посмотрел на меня мельком и тут же отвернулся. Мне стало неловко, как будто сказал что-то неприличное.
— Паш? Может, отложишь на время? Пошли в город… прогуляемся. В кафешку зайдём?
— Не… Скоро Ксюха должна прийти. Дождаться надо. Хочешь, телик пока посмотри. Там, вроде, хоккей должны показывать.
Он сидел, подогнув под себя ноги и быстро, не глядя, что-то набирал на клавиатуре. Вихры больше не торчали во все стороны. Он был аккуратно пострижен. Впереди короткий чубчик. Бока и затылок на месте операции уже обросли коротким атласным ёжиком. У меня иголочками закололо ладошку: хотелось погладить этот ёжик. Но я не смел. За столом сидел совсем другой Пашка — не мой.
— Ладно, Паш, я пойду. Домой надо.
— Угу. Счас… провожу. Погоди минуту.
— Да сиди… Я сам.
Я пошёл обуваться. Пашка вышел следом и встал, привалившись к стене и почёсывая затылок, глядел, как я обуваюсь.
Обулся, натянул куртку и… стою. Не ухожу. Просто стою и смотрю на него. Он тоже стоит и… ждёт. Ждёт, когда я уже пойду на выход.
Я для себя решил, пока сидя смотрел на его «ёжик», что больше не приду. Я ему в тягость. Если бы ко мне ходил такой вот «друг» три раза в неделю, тупо сидел и смотрел мне в спину… я бы уже давно его послал далеко и надолго. У Пашки ещё ангельское терпение. Не гонит и не возмущается. Ждёт, когда сам уйду.
А я всё стоял и смотрел. Хотел запомнить мою любимую мордаху, моего суслика.
«Прощай, Паш!»
— Ладно, Паш, пока. Пойду.
— Ага. Давай. Заходи ещё.
«Похоже, Господь выполнил все твои желания: Пашка очнулся. Живой и здоровый. А больше ты ничего не просил. Осталось только одно — не мешать ему жить. Я постараюсь! Нет, сука, ты не постараешься! Ты это сделаешь! Ты уже это сделал! Теперь вали!»
====== Глава 8. ======
Оглушающий грохот кислотной дискотеки — звуки треков, рвущих перепонки. В бликах перекрёстных лучей прожекторов цветомузыки мерное колыхание разноцветной толпы танцующих, сверху похожих на копошащихся насекомых, рвущихся наверх из общей кучи сородичей. Вскрики, смех, гул толпы — привычная какофония звуков ночного клуба, где я стал частым посетителем, благодаря моему сожителю в однокомнатной квартирке в Кривоколенном переулке и одногруппнику в институте — Глебу Ларченко.
Мы сами только пару минут назад были частью этого подрагивающего, извивающегося в танцевальном трансе в такт музыкальному ритму организма, обитающего на танцполе.
— Глеб, всё, поехали домой. У меня башка уже лопается от шума. Хочу тишины и в постельку.
Я в изнеможении откинулся на спинку дивана и пивнул из высокого стакана лаймовый безалкогольный фреш.
— Ха! Созрел наконец. Я тебе ещё час назад предлагал. Спать осталось четыре часа. А завтра перезачёт у Денисова. У меня, между прочим, уже третья попытка. Если опять завалит, о стипендии могу забыть до конца семестра. Пошли.
— Ну ты даёшь! Чё раньше молчал? Никуда бы не пошли. Денисов — мужик вроде ничего. Что у тебя с ним за тёрки?
— Тебе не понять. Идём.
— Объяснить не хочешь?
— Тим, давай не счас, а? Потом, мож, и объясню. Посмотрим на ваше поведение, sir! — схохмил Глеб, несильно толкнув меня в спину по направлению к выходу.
Мы вышли на улицу, наконец вдохнув оживляющий, наполненный запахами цветущей сирени и черёмухи воздух. После духоты клуба это было как глотнуть живительного бальзама. Тут же нырнув в прокуренное нутро ближайшего таксомотора и назвав водителю адрес доставки наших уставших и сонных тушек, я расслабленно привалился к плечу Глеба.