Побродив и потолкавшись по этажам Охотного ряда, я приобрёл себе новые наушники для мобильника и несколько пар носков. Люблю, чтобы было много, так как ношу их недолго и редко заморачиваюсь со стиркой. Такой уж я! Дел у меня никаких не было, просто хотелось побродить среди людей, что я и делал — бродил и глазел по сторонам. Затем мой голодный желудок направил меня на нижний этаж подземелья — к еде. Я решил не скупиться и оторваться по полной. Был там один небольшой итальянский ресторанчик с очень приличной кухней, куда я пару раз уже заходил с Глебом и Катей. Собственно, они мне и показали этот маленький кулинарный островок Италии.
От общей площади он был огорожен балюстрадой, уставленной всевозможной растительностью: среди пышно разросшейся зелени глянцевых листьев пестрели красным, жёлтым, синим россыпи всевозможных цветов. Ресторанчик с небольшими круглыми столиками и удобными креслицами освещался приглушённым светом неоновых светильников. Уютное местечко, располагающее к приятному, неторопливому отдыху за чашечкой кофе после утоления голода блюдами, приготовленными по итальянским рецептам.
Я сделал шаг внутрь за перегородку и… замер. В нескольких метрах от меня за одним из столиков мой блуждающий взгляд остановился на блондинистой голове парня. Я сразу узнал Пашку. Он сидел ко мне вполоборота рядом с отцом и что-то оживлённо ему рассказывал, по обыкновению жестикулируя руками. Это были его движения, его мимика, его привычка то и дело взлохмачивать волосы пятернёй, не переставая при этом говорить и подкреплять слова жестами, или, вдруг задумавшись на минуту, придавить нижнюю губу пальцем.
Это был мой Пашка и… не мой. В его одежде не было прежней небрежности. Обычно он натягивал на себя, что под руку попадёт. Сейчас на нём были дорогие джинсы и не менее дорогая кожаная косуха. На ногах не растоптанные кроссовки, а крутые ловерсы из светло-коричневой замши. На запястье из-под рукава вишнёвой куртки тускло поблёскивал браслет часов. И стрижка была не обычная Пашкина, а сделанная в недешёвом салоне хорошим мастером. Это был совсем другой, незнакомый мне Пашка, но всё равно мой… моя бессонница, моя боль, моя не прошедшая любовь из прошлого.
Я стоял и смотрел, как заворожённый. Меня толкали, просили посторониться. Я отходил и опять возвращался на то же место, откуда он хорошо был виден. Меня опять толкали… Я опять отходил и опять возвращался… Я смотрел и впитывал каждую деталь, каждую чёрточку, каждый жест. Подмечал все изменения, удивляясь им, и радовался прежнему — узнаваемому — Пашкиному… Не знаю, сколько я так простоял — время остановилось. Я обо всём забыл.
Вдруг он обернулся в мою сторону, и мы встретились взглядами. Я увидел мгновенное удивление в его глазах: он меня узнал. Пашка привстал и… и всё. Дальнейшего я не видел. Я уже мчался, прорываясь через идущую навстречу толпу людей, оставляя позади себя возмущённые окрики задетых мною прохожих, к эскалатору — скорей и подальше от своего прошлого, так внезапно опять ворвавшегося в мою спокойную жизнь — подальше от Пашки. Вмиг промчался по эскалатору вверх, перешагивая через три ступеньки и… очнулся уже у входа в метро и… пошёл дальше.
Просто бесцельно шёл и шёл, останавливаясь на светофорах, переходя по зебрам вместе с толпами прохожих, продолжал шагать дальше по тротуарам незнакомых мне улиц мимо площадей, скверов и домов. Я не чувствовал усталости, не чувствовал голода, не видел, что день уже склоняется к вечеру, и на улицах зажигаются фонари, а с потемневшего неба накрапывает дождь — ничего не чувствовал.
Передо мной был Пашка — новый, незнакомый, оживлённый и безумно красивый. Я шёл и лыбился, как дурак. Я был счастлив. Счастлив от того, что увидел его, что он именно такой — весёлый и благополучный. Значит у него всё в порядке, и это самое главное. Я и не представлял, что, оказывается, это такое счастье — просто его увидеть. А я, дурачок, боялся этого, боялся ехать в свой город, боялся случайно встретить. А оказалось, что это совсем не страшно, а наоборот — здорово! И мне хотелось подольше побыть одному, чтобы никто не мешал, не разрушил его образ, стоявший перед моими глазами. Я хотел его сохранить наподольше, запомнить и сберечь у себя внутри, как самое ценное моё сокровище.
А почему не подошёл? Да всё просто. В его новой жизни я ему не нужен. Потому и ушёл. Не хочу встречаться с ним вот таким — ненужным, лишним. Он не виноват, что всё забыл. А я не виноват, что стал для него никем. И всё-таки я надеюсь, что он меня вспомнит… когда-нибудь.
Наконец впереди замаячила большая «М». Пора было возвращаться в действительность. Я только сейчас почувствовал, что ноги гудят от усталости, что весь промок и голоден так, что съем что-угодно, даже рыбные котлеты, которые терпеть не мог с детства. Спасибо школьному общепиту! И ещё я понял, что мне больше не больно думать о Пашке. Я не перестал его любить, но я его отпустил. Моя любовь меня больше не ранила, она просто была во мне и больше не мешала жить своей жизнью.
Спасибо московскому метрополитену — через час я открывал двери нашей с Глебом квартиры. Ура! Я дома!
— Это не Тимур там сейчас был?
— Тимур.
— Странно… постоял и ушёл.
— Да ничего странного… он вообще такой… мутный.
— Да? Мне так не показалось. Я видел его, когда ты в больнице лежал.
Он переживал за тебя. Вы ведь дружили раньше, до аварии? Только ты не помнишь…
— Откуда ты знаешь? Он тебе говорил?
— С отцом его разговаривал. Мы заочно познакомились — по телефону.
— Интересно. Ты не рассказывал.
— Это он насчёт вертолёта договаривался, чтобы хирурга для тебя отсюда доставить. Они тогда семьёй в Таиланде были на отдыхе. Пришлось ему туда звонить. Он помог. Даже лишних вопросов не задавал, когда я объяснил — кто я, и что ты в опасности. А Тимуру, видно, решил про тебя не говорить, чтобы не расстраивать. Они через несколько дней прилетели, и Тимур сразу к тебе в больницу пришёл. Правда, его всё равно не пустили: ты был ещё в реанимации.
— Офигеть! Я не знал. Почему ты мне ни о чём не говорил?
— Зачем? Главное, тебя вовремя прооперировали. Остальное несущественно.
— Всё равно. И Тимур мне про это почему-то ничего не сказал.
— Думаю, он об этом так и не узнал. Вряд ли Валеев стал бы об этом распространяться, даже семье. Очень серьёзный мужик. Большой авторитет в своих кругах… да и не только… Паш, а вот сейчас почему вы с Тимуром не общаетесь? Он тоже где-то здесь учится?
— Да, говорили, вроде сюда из Ключа в архитектурный перевёлся… давно ещё, в прошлом году. Я точно не знаю, куда.
— И что?
— Да не знаю я. Как-то так получилось… Он ходил поначалу, когда меня выписали, а потом перестал. Я так ничего и не понял. Странный он какой-то. Придёт — молчит. Ну и я тоже… не знал, о чём с ним говорить. Да ладно. Давай не будем больше об этом. Пойдём уже… засиделись. Мне ещё кое-что доделать нужно по курсачу. Сдавать завтра.
— Ну пошли, студент!
Услышав звук открываемой двери, в прихожую выскочили Катя с Глебом.
— Привет! О, Кать, ты сегодня у нас?
— Ты где был? — хором спросили мои друзья со встревоженными лицами.