Иногда я задумываюсь о том, хочу ли я всё вспомнить? Раньше хотел, точно! А вот сейчас уже и не знаю. Вдруг в той моей жизни было что-нибудь такое, о чём я, наоборот, хотел бы забыть? Может, всё и к лучшему? Я себя видел на отцовских фото. Маленький, худой задрот. Никогда не улыбаюсь. И вид, как у босяка. Даже не верится, что это чмо — я. Но это я. Факт! И стоит ли мне вспоминать про себя такого? Сейчас-то у меня совсем другая жизнь. И мне она, кстати, очень нравится. Единственное, что меня беспокоит, это то, что мама одна в Ключе. Я бы хотел жить вместе. Заботиться о ней. Обязательно когда-нибудь так и будет. Окончу институт, начну работать и заберу её сюда, в Москву, насовсем. С квартирой отец поможет. Вот тогда у меня будет вся семья в сборе.
А пока «учиться, учиться и учиться», как говаривал один небезызвестный вождь пролетариата. Кстати, про этот лозунг анекдот ходит:
— Владимир Ильич, как Вы придумали лозунг «Учиться, учиться и учиться»?
— Ничего я не придумывал, это я ручку расписывал!
Ладно, пойду… тоже ручку порасписываю, то бишь посижу в инете. Кое-что уточнить надо по курсовой. Да и Ксюхе потом ещё перезвонить. Поди, сидит, дуется на меня. Вот такой я олень: как только вспоминаю про топографию, забываю про всё остальное. Эх, не повезло ей со мной! А вот мне с Ксюхой, кажется, повезло. У неё хороший, нескандальный характер. Она добрая, заботливая, иногда даже слишком заботливая, что мне не очень нравится. Да, вот эта её черта меня в ней напрягает. Ей бы хотелось знать обо мне абсолютно всё: где был, с кем был, что делал, что ел, чем собираюсь заниматься… Дай ей волю, она бы звонила каждый вечер, чтобы я давал ей отчёт о прожитом дне.
Такая опека меня настораживает. Но думаю, в дальнейшем я эту черту в ней исправлю. А в остальном меня всё устраивает. Да я уже к ней и привык. Поэтому никого не ищу и ни с кем дальше дружеских отношений не сближаюсь. Хотя… есть среди наших дев на факультете несколько ну о-очень настойчивых. Но с этим я справляюсь, тем более что сам к противоположному полу особой тяги не испытываю. Да — красивые! Да — привлекательные и всё такое… Но свой выбор я уже сделал: у меня есть Ксюха! Поэтому все остальные меня абсолютно не волнуют.
О, звонок!
— Привет, Марио!
— …
— Что случилось?
— …
— Когда?
— …
— Всё… я уже еду…
Комментарий к Глава 10. * Пашка привёл не слишком удачный пример, так как причина размолвки друзей-соседей была не в размежевании их территорий, а в... гусаке.
obiezioni — возражения (итал.)
altrochè — более того (итал.)
Марио http://odnaonline.ru/wp-content/uploads/2017/08/Italyanets.jpg
Отец Паши http://s.qguys.com/original/2/8/1/14253630_2814367093.jpg
====== Глава 11. ======
От неожиданности я укусил Глеба за нижнюю губу. Он дёрнулся и оторвался. Стоял, глядя на меня исподлобья, и дышал так, как будто только что пробежал стометровку. Из прокушенной губы на подбородок пробежала тоненькая струйка крови. Мгновенье — глаза в глаза, и рванули друг друга одновременно на себя, жадно впиваясь рот в рот в сумасшедшем, нервном поцелуе. Всё смешалось: рваное придыхание, хриплые стоны, солоноватый привкус крови горячих, нетерпеливых губ, немыслимый танец сплетённых языков, и руки… руки, судорожными движениями исследующие вжатые друг в друга тела…
Меня охватило мгновенное, парализующее возбуждение, выбившее все трезвые мысли из головы. Мой организм, мой разум требовал продолжения этого безумного, не поддающегося никакой логике дикого, сумасшедшего слияния наших ртов и тел. Внезапно Глеб прервал поцелуй и стал опускаться вниз, прокладывая губами по моему телу влажную дорожку, одновременно скользя по бёдрам за резинку трусов и опуская их ниже плавным движением рук.
У меня пересохло во рту и перехватило дыхание. Я судорожно схватился за подоконник, когда почувствовал, как мой возбуждённый член обхватили горячие влажные губы… Замер, напрягшись всем телом, впитывая давно забытые ощущения, и почувствовал лёгкие порхания языком по расщелине. Затем несмело облизали головку… ещё… ещё… прошлись по уздечке и погрузили мой член во влажную, горячую тесноту рта, то убыстряя, то замедляя поступательные движения, посасывая и лаская языком, сжимая и разжимая мягкими губами.
Голову кружило в раскалённом мареве, поглотившем все мысли… Ощущения сконцентрировались внизу, откуда горячей, расплавленной лавой растекалось по всему телу вожделение, вспыхивающими фейерверками взрываясь в голове, отдаваясь звоном в ушах, пощипывая ознобом по спине и плечам. Я больше себя не контролировал — организм плавился и растекался от крышесносного наслаждения, а охваченный животной похотью разум вбивал в виски лишь одну мысль: «Ещё… ещё… сильней… глубже… ааах-хааа…»
Я обхватил руками голову Глеба, вдавливая лицо в пах: «Ещё…так…даааа…»
Глеб, встав на колени между моих ног, вбирал мой набухший член всё глубже, легонько надрачивая рукой у самого основания, то выпуская из горячего плена рта, то погружая назад до самого паха. Он был возбуждён не меньше, чем я. Посасывания, заглатывания становились всё более резкими и яростными. Горячий влажный рот слился воедино с членом, превратив его в непрерывно работающий, раскалённый поршень. Очередной толчок, и член входит особенно глубоко, врываясь в самое горло. Глеб давится, резко отстраняется, кашляя, хрипя и мотая головой.
Я с трудом сглотнул вязкую слюну и несколько раз дрожащими руками провёл по его волосам, успокаивая. Глеб приподнял голову, посмотрел мне в глаза и, опять взявшись рукой у основания, начал посасывать, несильно прижимая головку языком к нёбу, по-прежнему не отрывая от меня взгляда. А затем, смежив веки, начал языком выписывать немыслимые круги, прихватывая и лаская губами мошонку, осторожно беря в рот и посасывая то одно, то другое яичко.
Я потерялся в пространстве и во времени: возбуждение звенело тонкой натянутой струной, достигая пика. Глеб, ни на секунду не останавливаясь, уже мощными рывками то выпуская, то вбирая, до корня заглатывал мой член… Я непроизвольно всхлипнул, и, чувствуя наступающее приближение оргазма, схватил его за волосы, желая оторвать от себя:
— Глеееб… я сейчааас…
Но он, не слушая, ещё яростней вжимал разгорячённое лицо в пах, не переставая надрачивать и плотно обхватив губами всасывать в себя моё пульсирующее орудие, всё более ускоряя темп. Мощная струя семени выстрелила в жаркую пещеру рта, в мгновение взорвав в голове тысячу фейерверков. Звенящая тишина… И по телу прокатилась волна облегчения. Я глубоко вдохнул… выдохнул и еле удержался на вмиг ослабевших ногах. Глеб, проглотив вязкую субстанцию, выпустил изо рта мой подрагивающий, ещё не до конца обмякший член, и, привалившись лбом к паху и притянув меня к себе за бёдра влажными руками, стоял так минуту, выравнивая ритм сбившегося дыхания.
Я держал его за плечи и тоже приходил в себя.
Всё, что мы сотворили, было до жути неправильно, но было нереально охуенно!
Глеб, всё ещё стоя на коленях, посмотрел на меня. Я потянул его вверх. Он поднялся, не отводя взгляда. Мы стояли так минуту, молча глядя друг другу в глаза.
— Что… теперь? — полухриплым шёпотом спросил Глеб.
— Идём.
Я притронулся ладонью к его щеке, проведя большим пальцем по раскрытым губам. Взял за руку, потянул в комнату и толкнул на кровать.
Он всё ещё был возбуждён и, прерывисто дыша, ждал моих дальнейших действий. Я сел рядом и провёл рукой от груди к его паху, прижав набухший бугор через ткань боксеров. Глеб, запрокинув голову, напрягся и хрипло втянул в себя воздух. Я снова почувствовал нарастающее возбуждение. Ни смазки, ни презервативов у нас не было, а воспалённый похотью разум требовал продолжения, пуская по телу нарастающие волны тока.
Я стянул с него мешающие боксеры и отбросил их в сторону. Перекинув ногу через бедро Глеба, сел сверху, соединяя вместе рукой наши стоящие колом члены. Размазав по ним выступившие капельки смазки, начал слегка сжимая надрачивать, всё ускоряя темп. Второй рукой я гладил, лаская втянутый, напряжённый живот Глеба и дальше, куда дотягивалась рука. Глеб слегка приподнялся и, перехватив мою руку, стал облизывать и посасывать пальцы, глубоко по одному погружая их в рот.