— …
— Да какой купил? Он же студент. Новую снял. Ладно, мы скоро. Уже выезжаем.
— …
— Ага, до встречи!
Постояв в пробке на МКАДе не более получаса, мы за час с небольшим добрались до дачного посёлка, где проживали Пашкины родственники, ну, или правильней сказать — Пашкин отец и его муж Марио, то есть, получается, Пашкин мачех, если перевести слово «мачеха» в мужской род.
«А что? Раз бывают мачехи женского рода, то и мачехи мужского тоже должны быть! Фух! Кажется у меня мозги малость подплавились, пока стояли в пробке. Чёт я гоню — мачехи и мачехи! Дорассуждался! Хорошо, что Пашка «не слышит» моих «рассуждений». Мудрая сова, блин! Почему сова? Я же мальчик, значит — мудрый сов! Боже, не-е-ет! Хватит! Как ты, мудрый, бля, сов, по русскому ЕГЭ сдал с такими познаниями? Мудрый ты дятел!»
От своих «мудрых» мыслей я совсем разнервничался: начал бояться того, что, увидев Марио, не сдержусь и начну ржать, как последний придурок, и меня выкинут тут же с порога, даже не пригласив пройти в дом. И это было совсем не смешно. Пока мы выезжали с трассы, и Пашка, матерясь вполголоса, выруливал на расхлюпанную просёлочную дорогу, сплошь покрытую полузастывшим крошевом снега пополам с грязью, я сидел и настраивал себя на серьёзный лад. Но как только вспоминал злосчастное «мачех», опять начинал нервно хихикать, давиться и хлюпать носом, сдерживаясь изо всех сил. Кажется, это была уже истерика на фоне нервного срыва. В конце концов, я попросил Пашку остановиться. Он только тогда оторвал напряжённый взгляд от дороги и заметил моё состояние:
— Тём, ты чего? Чё весь красный?
— П-паш, тресни меня по спине, а? Я чёт нервничаю, — сквозь всхлипывания и идиотское кудахтанье вместо хихиканья попросил его.
Пашка молча, больше не спрашивая, со всей дури треснул меня по спине. Как ни странно, но это помогло. Я два раза глубоко вздохнул и выдохнул, высморкался, вытер набежавшие от смеха слёзы и взглянул на ничего не понимающего Пашку:
— Спасибо, сонц! Выручил. Я уже думал, сдохну от смеха.
— А чё было-то с тобой? Чё смеялся? Расскажешь?
— Не-е. Тебе лучше не знать.
— Так! Быстро рассказывай! Я счас умру от любопытства.
И я рассказал: про мачеху и мачеха, про сову и сова и… про дятла.
Два ебаната. Мы ржали всю дорогу и потом, когда въехали в обширную усадьбу, где у дверей нас уже ждали П-пашкины… Ааааааааа! Отец и мачех…
Это было пиздец как стыдно! Мы изо всех сил старались вести себя пристойно. Мы старались не смотреть друг на друга. Но стоило нам увидеть стоявшего на ступеньках рядом с Пашкиным отцом Марио, мы тут же перглянулись — и всё! Я ещё как-то старался держать себя в руках. Здравый смысл подсказывал, что это нихрена ни смешно. И ты, сука, приехал в чужой дом, и оттого, как тебя встретят, зависит твоё будущее, выхухоль ты конченный!
Пашка же вцепился в открытую дверку машины и рыдал, согнувшись пополам. Это что вообще? Массовый психоз? Ну ведь правда, нихера же не смешно!
— Паша, бля, кончай! Нас щас выгонят. Угумм-хм! Тебя н-не знаю, а меня точно!
Владимир Павлович и Марио выжидательно стояли на веранде и озадаченно то переглядывались, то опять смотрели на нас. Между нами было метров двадцать, поэтому не так страшно: всё-таки смеялись не в лицо. Это было бы вообще катастрофой.
Наконец нам немного полегчало. Пашка махнул своим:
— Погодите, мы счас. Чёт переклинило маленько, — и обернулся ко мне, спросив через остатки дурносмеха:
— Ну, ты как, идти можешь?
— Пошли. И всё, кончаем ржать. Неудобно. Ещё скажут, что я на тебя плохо влияю.
— Да ты что! Марио меня смеющимся вообще никогда не видел. Ему это, наверное, в диковинку. Паша смеётся! Даже не удивлюсь, если он нас успел сфотать.
Пашка ещё раз прыснул, но мы уже подошли.
— Паша, кто этот весёлый молодой человек? Немедленно меня с ним познакомь! — с улыбкой глядя на меня, воскликнул Марио.
Пашка не зря говорил, что он замечательный. Это была правда. Я ещё ни разу в жизни не встречал человека, у которого было столько природного обаяния. Он буквально утопил нас в своей улыбке и в какой-то бездонной доброте, льющейся из его тёмно-шоколадных глаз. Я тут же проникся безоговорочной симпатией к этому человеку, и мне было жутко не по себе, что мы, как два идиотских идиота, минут двадцать ржали над ним. Нет, не над ним, конечно, а над этим идиотским словом, пришедшим так некстати в мою идиотскую башку. Не знаю, как Пашке, мне было ужасно неловко перед Марио, да и перед Пашкиным отцом тоже.
— Знакомьтесь. Тёма, это папин супруг — Марио. Марио, это мой друг — Тимур. Пап, ну а вы с Тимуром знакомы.
— Здравствуйте!
— Добро пожаловать, Тимур! Рад тебя видеть! — с тёплой улыбкой поприветствовал меня Владимир Павлович. — И тебя, охламон, я тоже рад видеть! — потрепал он Пашку по голове.
— Приятно познакомиться, Тимур! — пожал мне руку Марио и повернулся к Пашке:
— Паша, и как долго ты собирался скрывать от нас такого красавца?
— Марио, перестань смущать моего друга. И между прочим, — он уже смотрел на отца, — мы до вас еле добрались: дорога от трассы вообще никакая. Я пару раз чуть в кювет не съехал. Так что идёмте уже в дом. Мы голодные.
Мы шумно зашли в дом. Правда, шумели только Пашка и Марио, то и дело перебрасываясь какими-то своими шуточками и пикировками.
— Ребят, давайте, раздевайтесь, мыть руки и к столу. Правда, есть мы вам много пока не дадим — по бутербродику и в баню. А потом отдохнёте, и будем ужинать: у нас сегодня большая программа на вечер. — громогласно, то и дело подкрепляя сказанное жестами, скомандовал Марио, наконец отвлёкшись от Пашки.
Зря я переживал. Хозяева дома были настолько гостеприимны и доброжелательны, что от моей скованности не осталось и следа. Было тепло и уютно, почти как дома.
После бани, которая, к слову сказать, была просто шикарна, мы ополоснулись в кубе с холодной проточной водой. Я и не думал, что после парилки это может было настолько самое оно. А потом нас ждал смородиновый чай, который очень любил Пашка. Потом был великолепный ужин. И кухня была вовсе не итальянская, а самая обычная — наша, русская: с круглой рассыпчатой картошкой, политой маслом с золотисто-пожаренным кольцами луком, солёными огурцами и помидорами, маринованными опятами, безумно вкусными огромными, с Пашкину ладошку, котлетами, малосольной сёмгой и ещё бог знает какими закусками и приправками. Оказывается, у них в доме всеми хозяйскими делами заправляла домоправительница Зина, которая и делала все заготовки на зиму. Но сегодня её не было в усадьбе, и хозяева застолье готовили сами.
Мы долго сидели за столом, неторопливо разговаривая и поедая все эти вкусности. На десерт нас уже не хватило, хотя Марио настойчиво предлагал попробовать «изумительнейший» хворост в его исполнении, политый медовой глазурью. Но у меня от слова «еда» уже начинал болеть живот. У Пашки, похоже, тоже. Хотя, как помнится, количество съеденного им всегда было в два раза больше моего.
После ужина мы играли в лото. Играли на деньги. Ставка — пятьдесят копеек.
Я сто лет так не веселился. Пашка с Марио спорили до хрипоты отстаивая каждый своё в спорных, по их же мнению, моментах. Я хоть играл первый раз в жизни, но вообще не понимал, о чём тут можно было спорить. Игра была проста и понятна, как три копейки. Но они находили причины, беззлобно переругиваясь и по два раза пересчитывая деньги в банке, отстаивая каждую копейку. Смотреть на это было очень весело. И ужасно мило.
Я всё время ловил себя на том, что постоянно зависаю взглядом на Пашке. Ловил, отводил глаза и… опять смотрел. И опять ловил… и опять отводил, и не мог отвести.
«Мой магнит. Моё мелкое чудовище по имени Пашка. Мой суслик! Я буду осторожен. Я не стану тебя торопить. Я дождусь. И не важно, вспомнишь ты про нас или нет. Ты меня полюбишь. Обязательно! Снова! Потому что я слишком сильно тебя люблю. Так сильно, что ты не сможешь не полюбить в ответ. Я дождусь тебя, Паш! Мы обязательно будем вместе!»