Но тогда вряд ли бы с таким уёбищем он стал дружить. Тогда что? Меня это жутко бесит, и распоглядки тайные на меня — тоже. Неприятное ощущение, когда у тебя дырку сверлят между лопаток или в затылке. Пока ещё потерплю, мы не настолько близко сошлись, чтобы поговорить об этом. Спросить-то я могу, но очень сомневаюсь, что получу правдивый ответ: опять начнёт рассказывать, как мы с ним в песочнице вместе куличики стряпали. А я хочу знать правду, какой бы она ни была. Зачем? Не знаю. Но хочу! Он сам натолкнул меня на эту мысль. Не смотрел бы — ничего бы не было.
Ксюха мне про меня тоже льёт одну розовую воду. И какой я был замечательный, и как у нас всё было заебись, как хорошо. Тогда почему, если я такой замечательный, у меня кроме этих двоих друзей никого? Где остальные друзья этого замечательного мальчишки? Что со мной было не так?
И ещё есть один вопрос, который меня мучает: с кем я мог целоваться, кроме Ксюхи?
Где этот человек? Почему он ни разу не дал о себе знать? Кого я так сильно обидел?
Я видел эту девочку во сне… Я часто вижу этот сон, который меня просто морочит: хожу потом, как придурок, пытаясь вспомнить хоть что-то. Это очень мучительно, отнимает все силы. В такие дни стараюсь вообще ни с кем не общаться, просто никого не хочу видеть, даже своих. Особенно их, потому что не хочу никаких вопросов, а они обязательно будут.
А что я отвечу? Что ко мне во сне приходит девочка, похожая, скорей, на рослого баскетболиста с широкими плечами, чем на хрупкое создание? Даже и не девочка, а размытый чей-то силуэт. Я только чувствую её прикосновения и свои ощущения — больше ничего. Самое ужасное то, что я во сне её люблю и хочу, чтобы она меня целовала и обнимала. Я чувствую её руки, её поцелуи, и мне это приятно. И ещё я испытываю страшную тоску, проснусь — и хоть вой.
Стыдно признаться, но иногда я после таких сновидений, когда она уходит, просыпаюсь весь в слезах и продолжаю плакать, как последний придурок. Я ведь не знаю, о ком я плачу. Это же просто дурацкий сон! Я боюсь этого сна и снова хочу его увидеть, хочу опять испытать те странные чувства, которые наяву никогда не испытывал. Может, я раньше был влюблён в неё, но никому не рассказывал? А кому я мог рассказать? Ксюхе? Ха! Если и было такое, то от Ксюхи я как раз это должен был скрывать.
А Тимуру почему не рассказал? Стеснялся? Возможно! Я ведь только с его слов про нашу дружбу знаю. Может, у нас с ним не настолько были отношения доверительные? Да я и сейчас трепаться сильно про себя не люблю. Зачем? Кому-то помогать собирать на себя компромат? У меня язык мой — не враг мой. В универе никто не знает, что мой отец женат на мужчине. Такими вещами я не делюсь. Да и о себе вряд ли с кем-то буду базарить. Скорей всего, эта черта у меня с детства. Если это действительно так, тогда многое становится понятным — почему нет друзей, и почему про мою девочку никто не знает. Видимо, это была моя тайна. Сам себе сделал медвежью услугу. Да уж!
И всё-таки, кто эта девочка? Может, это просто фантом — плод моего сонного воображения? Или всё-таки это мои воспоминания? Тогда где она, почему про неё никто не знает, даже Тимур, который знает про меня всё остальное? Почему во сне она такая огромная? Если бы я точно не знал, что это девушка, я бы подумал, что это парень, вот как Тимур, например. У него как раз такая фигура — высокая, спортивная.
Может, Тёмке про сон рассказать? Я ведь тогда, когда встретились случайно, намекнул только. Нет! Опять ржать начнёт. Он ведь смешливый очень. Вон, когда к моим ехали, придумал себе «мачеха» и ржал всю дорогу, и меня развеселил так, что я потом остановиться не мог. Вспомнив, как мы тогда ржали, я опять невольно хмыкнул. И чего, спрашивается, так было веселиться? Ведь особо и смешного ничего не было. Подумаешь, мачех! Ну мачех, ну и что? Нет, с Тёмкой всё по-другому воспринимается. Без него не смешно, а с ним вместе уржаться можно. С ним как-то легко. Да! Он тоже изменился, как и я.
А про сон мне совсем не смешно. Он не поймёт и начнёт хохмить про девочку-великана. С кем это я во сне обнимаюсь, что за орангутанг меня целует? Ну вот, сам уже хохмить начал. А она такая… такая нежная. Нет, это только моё! Не хочу этим ни с кем делиться.
Может, само потом как-нибудь выяснится? А может, я и дальше вспоминать помаленьку буду? Про бабу Липу же вспомнил! Хотел сначала Тёмке рассказать, но потом передумал: мало мы ещё общаемся, не так уж и хорошо я его знаю. Буду пока молчать.
Я сегодня «безлошадный», свою Аннушку откатил в автосервис на диагностику. Отец посоветовал, сказал, что чего-то там постукивает. Я сам не очень в этом разбираюсь. Железки всякие — это не моё. Хотя буду посвободнее — всё равно займусь изучением автомобиля. Мало ли встанешь где-нибудь на трассе и будешь торчать, пока техпомощь не приедет. А там, может, просто проводок какой-нибудь отошёл.
После универа спустился в метро и уже подходил к платформе, когда услышал:
— Паша!
Оборачиваться не стал: мало ли Паш кроме меня ходит. Но уже ближе опять:
— Паша!
Я обернулся. В нескольких шагах стояла незнакомая девушка и смотрела на меня.
— Паша, здравствуй!
— Простите… Мы знакомы?
— Я Настя!
— Очень приятно! И что?
— Паш, ты что, меня не помнишь?
— Нет. А должен? Вы извините, мой поезд.
— Как же так? Я же вам кристаллы передавала вместе с письмом. Вы должны были вспомнить.
Она с отчаянием смотрела на меня, а я ничего не понимал: какие кристаллы, какое письмо?
— Возьми мой номер телефона. И, пожалуйста, позвони. Я так рада была тебя встретить! А Тимур, он с тобой?
— Вы Тимура тоже знаете?
— Знаю. Вы два года назад у нас в гостях были… ну… в Безвременье. Патиму, Ургорда не помнишь?
— Где? Где мы были? — я чуть не рассмеялся. Ещё бы сказала: в Берендеевом царстве! — Извините, мне пора. Я спрошу у Тимура, может, он вас помнит. Тогда и телефон ему передам.
— А может, ты мне его телефон дашь? Я бы сама позвонила.
— Нет. Я сам ему скажу. Не могу распоряжаться его номерами. Извините. Всего доброго.
— До свиданья. А ты сильно изменился. Я еле тебя узнала! — уже вдогонку крикнула мне девушка.
Я в последнюю секунду успел заскочить в вагон и видел, как она смотрит на меня, стоя на платформе.
Что за Настя? Надо созвониться с Тёмкой и узнать. Я-то сам, как дундук, нихрена не помню, а у нас оказывается друзей общих куча. Ну, по крайней мере, кроме этой самой Насти, ещё двое. Имена уже забыл, нерусские какие-то. Странно! А вдруг мы близко общались? Подумает, что я сделал вид, что не узнаю. Неприятно. Не будешь же всем и каждому объяснять, что у меня амнезия.
Я вышел из метро и набрал Тимура.
— Алло, Тём? Привет!
— Привет, Паш! Рад тебя слышать!
— Я тебя тоже. Слушай, дело есть к тебе. Можем увидеться?
— Увидеться? Можно, только позже. Я где-то часа через два освобожусь, к шести.
— Нормально. Тогда давай сразу ко мне. И не перекусывай по дороге. У меня полный холодильник, есть некому.
— Как скажешь. А что за дело? Ты в порядке?
— Да. Речь вообще не про меня. Приедешь — расскажу.
— Ладно. Я, может, пораньше освобожусь.
— Хорошо. Жду тебя. До встречи.
— До встречи, Паш.
Тимур
На факультатив не пошёл, а помчался к Пашке. Что у него за дело? Было любопытно и тревожно. После вместе проведённых у его отцов выходных мы не виделись несколько дней: Пашка был занят, а я не настаивал, боясь показаться назойливым. Хотя скучал ужасно. И когда он позвонил и предложил приехать, я досидел последнюю пару и рванул к нему.
«К чёрту всё! Хочу его видеть. История градостроения от меня никуда не убежит».
Я быстро сбросил всё в сумку и под пристальным взглядом Катерины направился к выходу из аудитории. После моего расставания с Глебом мы с Кет почти не общались. Глеб в универе не появлялся три дня. Катька меня игнорировала. На моё запоздалое поздравление с прошедшим юбилеем она только сказала: