Он хохотнул:
— Нет конечно! Ии… и где твой тот парень? Вы с ним встречаетесь?
— Встречаемся… иногда. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Он, видишь ли, гей, считающий себя натуралом.
— Это как такое может быть? Чё за хрень?
— Вот такая, Паша, хрень.
Я отхлебнул из бокала, не переставая смотреть на Пашку. Он тоже отхлебнул, глядя куда-то в сторону. Мысли в Пашкиной голове скакали, меняя одна другую: он то хмурился, то озадаченно тёр нос, не переставая ёрзать по креслу, ища удобную позу.
— Не, ну так не может быть! Он же взрослый, не ребёнок. Обычно такое уже в подростковом возрасте начинают понимать. С чего ты вообще это решил, вы с ним разговаривали? Ну, ты ему признавался?
— Паш, давай поменяем тему. Я не готов это обсуждать. Тем более с тобой.
— А что со мной? Мы вроде друзья, или ты так не считаешь? Мне, допустим, не всё равно, что у тебя и как?
— Значит, друзья? Хорошо! Тогда я тоже могу тебя спросить?
— Конечно! Спрашивай о чём хочешь.
— Тогда скажи! Ты Ксюшу любишь?
— Ксюху?
Кажется, Пашка ожидал чего угодно, только не про Ксюшу. Но я решил не отступать. Похоже, сегодня был вечер откровений. И я собирался получить ответы на все волнующие меня вопросы.
Пашка замялся:
— Люблю, конечно. А за что её не любить? Она хорошая, добрая, заботливая, — он усмехнулся. — Иногда даже слишком заботливая. Но это у неё характер такой — шебутной. Всё ей про меня знать хочется: где был, что делал? Но она хорошая. Так что да… люблю, конечно.
Он с удовлетворением посмотрел на меня, типа, вот видишь, я ответил на твой вопрос честно — ничего не скрыл.
— Паш, а за что, вообще, любят? За доброту? Или за то, что человек хороший?
Пашка в замешательстве посмотрел на меня:
— Что значит — за что? Просто… любят. Ты же вот любишь своего этого… гея-натурала за что-то?
— Люблю. Очень! Ты даже представить себе не можешь, как сильно я его люблю. Но не за то, что он хороший. Он у меня, на самом деле, хороший говнюк. Иногда так хочется долбануть по его черепушке, чтобы мозги на место встали. Я его просто люблю, потому что не могу не любить. Понимаешь?
— Ээээ… ну, в общем, люби себе на здоровье!
Пашка опять поерзал в кресле, ошарашенно глядя на меня.
— Пиздец с тобой, Тёмка! Я и не думал, что ты у нас такой… такой Ромео, бля!
Он явно был смущён и пытался скрыть это за грубостью.
— Не важно. Мы сейчас о тебе говорим. Ты к Ксюше испытываешь что-нибудь подобное? Тебе хочется, чтобы она всегда была рядом… обнимать её, целовать, спать с ней, в конце концов, тебе хочется?
— Тём, а ты не прихуел, такие вопросы задавать?
— А что такого? Мы же с тобой друзья, сам сказал. Какие между нами могут быть тайны? Ты вот меня спросил — я ответил. Теперь я спрашиваю, а ты, как на духу. Мне тоже небезразлично, как у тебя и что?
Пашка, до сих пор сидевший в напряжённой позе, откинулся на спинку кресла.
— Ладно, прав. Извини! Просто не ожидал от тебя, что про Ксюху заговоришь.
Он помолчал, пожевал губами, глядя опять в сторону:
— Если честно, я и сам не знаю. Просто она есть и есть. Я уже привык, что она есть. Ну, целовались мы с ней, но это как-то… Блять, да не умею я на такие темы говорить!
Пашка вдруг вскочил и запрыгал по комнате на одной ноге.
— Твою мать, отсидел. Чёт пальцы свело.
— Не любишь ты Ксюшу, Паша! И не любил никогда. Это я тебе точно говорю.
— Хорош пиздеть! Пошли спать. Любишь-не любишь! Вот на Новый год поеду в Ключ и выясню. Ты едешь?
— Нет. Мне там делать нечего. Здесь останусь. Иди, я посижу ещё маленько.
— Как хочешь. Я — спать.
«Вот и приехали! Высказался? Легче стало? Паша к Ксюше поедет… выяснять. Пусть едет. Похер! Устал. Завтра домой вернусь!»
Пашка запрыгал наверх, поджимая правую ногу, споткнулся об лесенку и упал. Я подскочил и подлетел к нему.
— Паш, что? Ушибся? Покажи ногу.
Пашка, кривясь от боли, растирал ушибленную коленку.
— Да нет. Всё нормально. Щас пройдёт.
— Сайгак ты, бля! Держись за меня.
Пашка приподнялся, опираясь на мою руку. Я не стал ждать, молча подхватил его тушку и понёс наверх.
— Ты чё? Отпусти, я сам!
— Сиди, не дёргайся, а то уроню.
Занёс в спальню, ногой отодвинув пошире приоткрытую дверь, посадил на кровать.
— Дай посмотрю.
Пашка, молча морщась, смотрел на меня, не сопротивлялся. Я задрал штанину и стал осторожно прощупывать коленку, пытаясь понять, где ушиб. Пашка ойкнул и резко дёрнулся.
— Есть мазь какая-нибудь?
— В кухне посмотри, в шкафчике у окна.
— Сиди, я сейчас.
В шкафчике нашлась коробка с аптечкой. Из нескольких тюбиков выбрал то что нужно — мазь от ушибов и растяжений. Тут же, в упаковке, был эластичный бинт. Взял его тоже и вернулся к Пашке. Он уже успел снять штаны и сидел, откинувшись на подушки. Под ушибленной коленкой тоже лежала маленькая подушка.
Я усмехнулся, глядя на эту милую картинку — раненого суслика.
Присел рядом и, выдавив себе на руку немного прохладной мази, стал осторожно размазывать ее по повреждённой коленке. Пашка слегка поморщивался, но молчал. Я немного подождал, чтобы мазь впиталась, вытер пальцы салфеткой и надел на коленку бинт.
— Можешь ложиться, до утра пройдёт. Просто небольшой ушиб — походишь с синяком недельку. А вообще-то… бли-и-ин! Кристалл же есть! Вот мы олени! Где он у тебя?
— Точно!
Пашка пошарил под подушкой и достал лаковую коробочку.
— Ну всё, лечись, я к себе пошёл. Спокойной ночи!
— Тём, погоди! Может, побудешь немного, пока я усну?
— Нет, Паш. Привыкай один. Я завтра домой возвращаюсь.
— Как? Зачем? Тебе что — здесь плохо? Или на меня обиделся?
Он смотрел на меня детским удивлённым взглядом, хлопая белёсыми ресницами. На шее билась голубая тоненькая жилка. Приоткрытые мягкие губы в ожидании ответа.
«Прижать бы тебя к себе сейчас и не отпускать!»
Я отвернулся, сглотнул и ответил приглушённым голосом:
— Не могу остаться — домой надо. Понимаешь, здесь чувствую себя в гостях. Ты уже в порядке, так что я завтра к себе.
И, не оборачиваясь, торопливо вышел из Пашкиной спальни.
Паша
Тимур вышел, а я так и остался сидеть на поднятых подушках. Спать расхотелось.
«Он завтра уедет, и я опять останусь один. До Нового года ещё неделя. Как её одному протянуть? Я уже привык, что он всё время рядом. Почему он не хочет остаться? Бля-яя! Он же гей! Вот это номер! В жизни бы не подумал! Хотя какая разница, кто есть кто? Просто никогда про него так не думал, был уверен, что он нормальный, ну, то есть натурал.
Интересно, что там за парень у него, гей, бля, натуральный который? Ха! Чёт он, по-моему, гонит. Как такое может быть вообще? Люблю, говорит. Мне как-то неприятно было про это «люблю» слышать. Хрен знает, вроде мне-то должно быть всё равно. Мы же по-любому друзья. Но неприятно, что кто-то ему так сильно дорог. А я вроде как побоку — с боку припёка. А что? Вот наладится у них любовь их, и перестанет со мной общаться. Когда ему будет? Может, и будем изредка созваниваться. А я уже к нему привык. Обидно. Наверное, сидит сейчас, думает про того придурка, скучает. А я тут один с ногой маюсь. Ой, кристалл же, забыл опять. А вот не буду его брать, пусть болит. Скажу, что не помогло. Ушиб у меня сильный, может, даже дома придётся остаться. Пусть тогда попробует уехать. Сука, обидно-то как! Иди нахуй, люби, хоть залюбись там… в доску. Не помру без тебя. Просто так он его любит! «Я его просто люблю, потому что не могу не любить. Потому что он говнюк!» Ну и пиздец с вами… люби своего говнюка хитрожопого. Он, может, специально притворяется, помучить тебя хочет. Чё ему, раз говнюк!»
Сидел, бил кулаком по постели и вытирал злоебучие слёзы, которые никак не переставали течь. Я не хотел оставаться один в этой пустой квартире, я не хотел оставаться без Тёмки. Я первый раз в жизни, в моей новой жизни, понял, что не хочу, чтобы он исчезал. И ещё хотел убить его говнюка. Я его ненавидел! Ненавидел его за то, что мой Тёмка любил его, а не меня. И не знал, что мне делать.