«Он что, решил Новый год справить с Ксюшей здесь, у себя дома? Почему бы и нет? Чему я вообще удивляюсь? Блять, какого хера я выполз не вовремя?»
Но что-то такое было в его взгляде, что меня заставило сглотнуть и подумать, что, может, всё не так?
И всё-таки вернулся назад и запер дверь на защёлку. Сердце застучало в висках, а тело вмиг покрылось испариной:
«Он вернулся!»
Но тут же полоснуло обидой и болью:
«И что с того? Ему похер, что я чувствую! Захотел — уехал! Не понравилось что-то — вернулся! Я-то тут при чём? Из-за меня не стал бы возвращаться, видно что-то произошло! Да пошло оно всё нахрен, это его дом, в конце концов, пусть делает что хочет. Завтра уеду назад, пока квартиру ещё не сдали».
Он стучал в дверь, просил открыть, а я не открывал. Тогда он сел под дверью и начал шмыгать носом, как маленький. Я сидел с другой стороны и слушал его сбивчивую, через всхлипы, речь, стараясь выровнять дыхание и успокоить выпрыгивающее из груди сердце.
«Плачет, что ли? Я с ним точно скоро в дурку загремлю! Соскучился он, как же! Голодный…»
Сам был, как волк, голодный. За весь день только тарелку пельменей и съел.
«Твою же мать! — психовал я. — Когда он наконец вырастет? Сколько мне ещё нянчиться с этим мелким кровососом? Всю душу из меня вытянул, паразит! Пирожки ему с гусём! Вот и ешь иди их один!»
Но сам уже открывал дверь, бросив первое, пришедшее на ум:
— С чем пирожки?
Новый год мы встретили с опозданием на сорок минут, но это нисколько не расстроило: в это самое время мы были заняты более важными делами — целовались после долгой разлуки.
Пашка ждал меня, стоя у лестницы. Несколько быстрых шагов вниз — и я уже рядом. С силой взял за плечи, сжал, притянул к груди, услышав Пашкин прерывистый вздох, провёл губами по виску, по щеке и, шумно выдохнув, приник поцелуем к пульсирующей жилке под тонкой кожей напряжённой шеи у воротничка рубашки. Пашка вздрогнул и прижался ко мне всем телом, ткнувшись губами в ложбинку под подбородком. Я провёл носом за ухом, вдыхая родной молочный запах, и отстранился. С трудом переводя дыхание, поймал расфокусированный взгляд раскрасневшегося суслика и, сдерживая волнение, сдавленно прохрипел:
— Паш, идём за стол, иначе я сейчас пошлю всё к чёрту и завалю тебя прямо здесь, на полу.
Пашка с минуту смотрел на меня, переваривая услышанное, потом прыснул, боднул меня в плечо и, взяв за руку, повёл к столу.
Мерцание свечей создавало сказочную волшебную ауру вокруг нас. Сказка новогодней ночи — нашей ночи. Впереди нас ожидало много-много дней и много лет, где мы будем вместе и обязательно будем счастливы. Но эта ночь была первая. И это стоило того, чтобы мучиться все эти месяцы, чуть не сойти с ума, загнать себя, пропустив сквозь душу всю боль и всю собственную глупость и злость. Страдать и обожать и, уже казалось, потерять всё, что было смыслом твоей жизни, и получить ещё больше — получить того единственного, без которого жить невозможно, а жизнь — пустая трата времени.
Любовь двоих, повязанных одной нитью.
После шампанского и небольшого перекуса мы, не сговариваясь, взялись за руки и пошли наверх, в Пашкину комнату. Мы лишь поздравили друг друга с Новым годом после глотка шампанского, а так почти не разговаривали — всё потом! Сейчас мы слишком были переполнены разными чувствами: волнением, радостью, любовью, ожиданием — всем тем, что называется одним простым словом — счастье!
Мы стояли, держа друг друга за плечи, стискивая всё сильнее и сильнее, всматривались друг другу в глаза, а дыхание уже прерывалось, и губы уже были такие манящие — нетерпеливо зовущие, а за спинами искушающей белизной призывно сияла в ночном полумраке кровать.
Мы, не сговариваясь, начали освобождать друг друга от одежды: его эксклюзивные шмотки вместе с моими брюками и рубашкой мгновенно оказались на ковре, а мы упали на кровать, как два сросшихся сиамских близнеца, боясь оторваться друг от друга хоть на секунду.
— Ты мой! — шептал я, жадно проводя руками по упругой коже, оставляя на ней синяки, чувствуя, как Пашка судорожно стонет, изгибаясь навстречу моим рукам.
Я целовал, сдавливал, сжимал до тихих, беспомощных хрипов тело своего любимого суслика, плавившегося в моих объятьях, терзал его губами, прикусывал, изводя жадными ласками и ощущая такие же жадные ответные объятья, воспаленные страстью, пересохшие от желания губы.
— Ты мой! — бормотал я, прикусывая поочередно маленькие твёрдые соски, всасывая их вместе с розовыми полукружьями, оставляя следы губ и зубов на тонкой, обтягивающей выступающие ребра коже.
— Ты мой! — повторял и повторял я с придыханием, вылизывая торчащие тазовые косточки и с упоением вслушиваясь в лучшую музыку на свете — сдавленные стоны и рваное, заходящееся дыхание моего суслика.
«Моо-ой!»
Я слегка отстранился и полюбовался Пашкиным телом уже не мальчика, но ещё не мужчины, склонился и пощекотал впадинку пупка, собирая вокруг губами бисеринки пота, двинулся ниже по дорожке из блондинистых волосиков к лобку и сразу прихватил губами глянцевую головку ровного, гладкого члена, обхватив его одной рукой. Я ласкал языком влажную от смазки расщелину, посасывая и втягивая глубже, нежа языком и губами, то высвобождая и облизывая головку, то опять осторожно-ласково втягивая набухший член в глубину рта, от чего Пашка заходился сдавленным криком.
Это было так сладко, так хорошо — я пьянел от Пашкиного запаха, от его тела. Пашка захлебывался от собственных стонов и, кажется, ничего уже не соображал. Меня окутало туманным маревом, а по телу от раскалённого паха пробегали волны возбуждения. Я уже не осторожничал, всё убыстряя и убыстряя темп, то выпуская, то заглатывая гладкий горячий член. Пашка крутился и извивался, непрерывно скуля, хватал меня за волосы, прижимая ещё теснее к себе, и сам выгибался навстречу. И наконец протяжно простонав, выплеснулся фонтанчиком мне в горло. Я на мгновение остановился, сглатывая, а потом начал посасывать ещё и ещё, опустошая полуопавший член до последней капли.
Я приподнялся над влажным расслабленным телом и опять прошёлся языком по ключицам, поднимаясь к скулам, наконец накрыл рот жадным поцелуем. Пашка с жаром отвечал мне, сплетая свой язык с моим, скользя руками по влажной спине. Меня рвало от возбуждения, организм требовал разрядки, но я всё ещё медлил. Пашка сам отстранился, достал из-под подушки пластик презерватива и тюбик со смазкой и вложил мне в руку, прошептав:
— Тём, я хочу. Я готов… давай!
— Сейчас, малыш! — я наклонился и прошёлся влажными губами по его щеке, прохрипев:
— Люблю тебя!
Выдавив сразу треть тюбика смазки на пальцы, осторожно протолкнул один в сжатую дырочку и начал потихоньку растягивать, поглаживая внутренние стеночки.
Пашка слегка заскулил и дёрнулся, но тут же придвинулся назад. Я наклонился и опять начал ласкать полувозбуждённый Пашкин член, который тут же отозвался, наливаясь и увеличиваясь в моей руке. Я протолкнул второй палец, растягивая сфинктер всё больше и пытаясь нащупать бугорок простаты. Когда мои пальцы наконец прошлись по бугорку, Пашка выгнулся, захлебнувшись собственным всхлипом, и схватился руками за мои плечи, притягивая к себе. Я протолкнул третий палец, не переставая ласкать член, полностью погрузив его в рот. Пашка повизгивал и метался по постели, но я был неумолим, хотя у самого перед глазами вспыхивали звёзды от тянущего узла внизу живота. Мой член разрывало, а яйца звенели от переполненности.