Дом из позолоченной ржавчины
Крик вырывается из-под кожи, плоть трескается, раскрывается, брызгает кровь и ихор, лицо расползается под пальцами, взрывается кожаными пузырями, бугрится воплями и страхами. По щекам расползаются и змеятся трещины, сквозь которые поблескивают оскаленные зубы и тянутся десятки, сотни гниющих рук, которые пытаются выбраться, вцепиться хоть куда-нибудь - в залитое кровью зеркало, помаргивающую лампочку, отваливающуюся со стен блевотно-зеленую плитку, рваный ворот старого свитера. Они кричат, они молят о мщении, они требуют вернуться туда, куда нет возврата - в прошлое, - и выполнить, выполнить, выполнить предсказанное. Рот раскрывается все шире и шире, готовый поглотить Вселенную и выблевать желчь, кровь, и черную, как битум, скорбь, залить ею все, что простирается вокруг, наполнить ею старую ветхую квартиру, выбить дверь и покатиться по Дому мощной волной.
Крепкие жилистые руки, усеянные десятками шрамов воспоминаний, вцепились в расползающееся лицо, сжимая его, словно кожаный мешок. Вены на руках вздулись, словно две змеи, обожравшиеся мертвечины, и разваливающаяся на куски голова начала становиться на место. Из-под длинных пальцев на мир взглянули залитые зеленью глаза, наполненные десятками зрачков, двигающихся одновременно. Жилистые руки медленно опустились на грязную раковину, открывая длинное скуластое лицо, покрытое короткой неряшливой щетиной. Спутанные седые волосы, сильно заляпанные кровью, спадают жирными прядями до самого подбородка. Их посеченные кончики мелко дрожат и извиваются, напоминая рой запутавшихся червей. Немолодой мужчина взглянул на себя в зеркало и криво улыбнулся ртом, похожим на рваный шрам от зазубренного лезвия, тянущийся от уха до уха. Он резко скривился от острой головной боли, пробившей череп ржавой проволокой, потянувшей за собой истекающие кровью мышцы. Мужчина ударил лбом в холодное зеркало, раскрошив его иссеченной кожей, и глубоко вздохнул. Одной рукой он полез в карман, достал оттуда маленькие маникюрные ножницы. Быстро заклацал ими в воздухе, словно разрезая какие-то невидимые нити. Щелчки, резкие и быстрые, медленно отгоняли боль, заставляли его спрятаться во мраке сознания. Но она никогда не уходила, только скрывалась в глубине, и принималась грызть кости, терзать плоть и шептать, шептать, шептать, упрекать, призывать, унижать. Голоса, десятки, сотни, тысячи голосов сливались в сплошное страдание, бугрящееся под кожей. Экстракт унижения. Потому что так ненавидеть, до боли и скрежетания зубов, могут только родственники. Да, он их спас, но разве это что-то меняло? Он все равно их подвел и не выполнил предназначение. Он не выплеснул на мир волну Безумия, которая должна была стереть разум у каждого, кто может думать. Он не убил весь мир, хотя был для этого предназначен.
Радзэ сунул ножницы в карман и шумно выдохнул. Ничего, это все ничего, его родственники имеют на это право: он должен был выполнить долг, возложенный на него, а не смог. Но Радзэ выполнит, обязательно выполнит! Узнает как. Даже находясь здесь, в Доме, в безжалостном бетонно-стальном механизме, где за ним наблюдают те, кого он должен был уничтожить. Радзэ пошатнулся и вцепился рукой в серую стену, покрытую дешевой зеленой плиткой. Но его было не обмануть - где-то там, глубоко внутри, под невзрачной коркой реальности, таились мили и мили ржавой колючей проволоки, покрывающей постоянно двигающиеся стальные кости Дома, взывающие об отмщении и освобождении.
Радзэ медленно открыл глаза и наконец смог нормально вдохнуть, прогоняя головную боль и загоняя спрятанных родственников обратно, вглубь своего тела. Древний еще несколько раз щелкнул ножницами, успокаиваясь, и сунул их в карман. Он еще не закончил, а скоро будет обход - нужно спешить.
Тонколицый вынырнул из облупленной старой ванной комнаты и остановился в длинном, очень узком коридоре, затянутом в пестрый, вытоптанный ковер от пола до потолка. У стен стояли вытянутые вверх трельяжи, облупившиеся и потрескавшиеся, вросшие в дом, словно старые деревья, гниющие и разрисованные местными хулиганами. Растрескавшийся лак укрывал мебель варикозным узором. А где-то там, в конце коридора, в дрожащем свете телевизора весь пол был залит пузырящейся кровью, которая напоминала латекс.
Радзэ протиснулся сквозь узкий длинный коридор и прошлепал дешевыми кросовками по окровавленному полу. Он осмотрел узкую и длинную, как коридор, комнату, забитую старой рассохшейся мебелью. Пространство раскинулось перед ним на добрый десяток метров вширь. Напротив входа у потрескивающего лампового телевизора лежала Видящая - невысокая старая женщина, завернутая в несколько пледов и разноцветных платков. Она подняла взгляд на Радзэ и сказала: