Наташка ахает:
— Разве никто не смотрит, как их возят?
Продавец хмыкает:
— За всеми не усмотришь…
Как и Колян, он сказал им, что их Тартюша проживет недолго. И Наташке с мамой придется похоронить ее где-то в лесопарке.
— Не видел я, — сказал он, — чтобы с таким панцирем оставались жить.
А мама осторожно спросила:
— Может, черепахи разными бывают?
— Разными, разными! — сразу подхватила Наташка. — Наша Тартюша особенная!
Продавец им не поверил, а ведь так и есть.
Мама теперь говорит, что никогда не видела такого умного животного. Хвастается всем подряд:
— Тартюша меня знает!
— Ну, скажешь тоже, — спорит тетя Галя, её сестра. — Как она может знать тебя? Скажи, а она хотя бы раз видела твое лицо?
Мама удивляется:
— Она меня каждый день видит!
— Да ты что? Представь, какие у нее глазки и какие у тебя. У нее головка, как у змейки, да один твой глаз больше ее всей головы! Какой же ты представляешься ей?!
Мама пожимает плечами и примирительно говорит:
— Ну… Да, конечно… Я представляюсь ей большой, наверное…
— Ну, еще бы! Она просто не воспринимает тебя как живое существо, — втолковывает ей тетя Галя. — Так, что-то такое огромное, от чего зависит, будет у нее в кормушке еда или не будет…
Мама с Наташкой только плечами пожимают. Конечно, обе они для черепахи — огромные, как горы. Ну и что?
— И поиграть нельзя с ней. Кто же играет с черепахой? — спрашивает тетя Галя. — Я понимаю, кошка могла бы умной быть. А черепаха?
— Кошка! — отвечает Наташа. — Да что мне кошка? Моя Тартюша лучше всех кошек на свете!
В самом деле, зачем кошек любить, если тебе все равно котенка держать не разрешат?
Но лето кончается, приходят холода. Тартюша сначала делается вялой. У нее совсем пропадает аппетит. Она облюбовала себе место в углу под батареей и выходит на середину кухни уже не каждый день. А потом и вовсе перестает выходить. Мама перекладывает ее в коробку от ботинок и говорит, что черепаха будет спать в ней до весны.
И тогда Наташке делается скучно. И она думает, как было бы здорово, если бы у нее все же был котенок.
4. Хитрая старушка
Поздняя осень, снега еще нет. Все черно-серое, куда ни глянь. В такие дни бывает особенно тоскливо на душе.
Мама ведет Наташку с Толиком гулять в сторону городского рынка. Его еще Блошинкой называют. От их дома до Блошинки — только два квартала. Мама объясняла им, что на Блошинке продают старые вещи, на которых в прежние времена запросто могли бы оказаться блохи. А сейчас блохи — это редкость, но название осталось.
Блошинка пестреет разноцветными платками, шелковыми юбками и прочим, прочим, напоминающим о том, что месяц ноябрь не вечен, что придет еще и новое лето. Но только сперва настанет зима — вот вам и валенки на любую ногу…
Целые ряды заняты видавшими виды ботинками, рядом площадка ощетинилась лыжами. А между лыж, прямо на земле, стоит швейная машинка, и тут же рубанки, дрели и прочий рабочий инструмент.
Но самое интересное — тот край базара, где животные.
В раскрытых багажниках чьих-то машин визжат поросята. Лошади, запряжённые, думают о чем-нибудь своем и дремлют, пока хозяин распродает свою другую живность с телеги, устланной желто-зеленым сеном. Большие клетки битком набиты курами, а рядом пищат желтые подросшие птенцы — утята, а может быть, гусята.
В фанерных ящиках кролики пытаются скрыться от чужих глаз в толпе своих собратьев. Один только спрятался, как продавец вытащил его за уши — и ну нахваливать свой товар!
— Мама, — говорит Наташа. — Ты мне кролика все равно не купишь. Купи лучше котенка!
— Ты что! — ахает мама. — Про дедушку забыла?
И тут же голоса раздаются:
— Что покупать? Бесплатно, даром забирай!
Глядь мама — а они уже в ряду тех бедолаг, которых в любую погоду встретишь на Блошинке. Как ни придешь, они всем предлагают кошек разных возрастов и беспородных собак. А иногда еще и хомяков, сразу целый выводок, или зачем-то голубя-сизаря, который не может летать.
И в этом ряду стоит Андреевна, старуха из ближнего поселка.
Только Наташка еще с ней незнакома.
У Андреевны в руках мешок, а в мешке живность копошится — братья и сестрички, дети белоснежной кошки Сметанки.
Андреевна только задумалась о чем-то своем, старушечьем, как вдруг услышала рядом чей-то громкий плач. Смотрит — ревет довольно большая девочка, лет девяти. Или десяти. А рядом с ней стоит младший братишка — лицом на неё сильно похож. И тянет: