Оставалось разве что головой покачать: все это выглядело слишком величественно для такой скромной личности, как Лэтимер. Да и уход за всей этой роскошью потребовал бы немалых денег: на одну мебель пришлось бы ухлопать целое состояние.
И тем не менее дом не утрачивал своей привлекательности. В нем царила атмосфера искренности, простора и покоя. Здесь человеку не угрожало чувство сдавленности. Это было, как бы поточнее сказать, не жизненное пространство, а пространство для жизни. Дом тянул к себе, тянул мощно, почти физически.
Лэтимер вышел из вестибюля через заднюю дверь и очутился на широкой веранде, примыкающей к дому по всей его длине. Ровный зеленый склон, кое-где поросший древними березами, сбегал от веранды к берегу, а берег был хаотично усыпан камнями, и с каждой набегающей волной от камней в небо вздымались облака белоснежной пены. Стаи жалобно кричащих птиц висели над прибоем, как белые призраки, а дальше, до самого горизонта, стелился серо-голубой океан.
И он понял, окончательно понял: это и есть то место, к какому он стремился, — место, где кисть сумеет освободиться от условностей, неизбежно время от времени одолевающих любого художника. Дело не в каких-то новых сюжетах, здесь можно, наконец, создать полотна, давно созревшие в душе и жаждущие воплощения на холсте.
Он спустился вниз по долгому зеленому склону и вышел на кромку прибоя. Нашел подходящий камень и уселся, впитывая прелесть воды и неба, ветра и уединения. Солнце зашло, и по земле поползли тихие тени. Пора идти, сказал он себе, и все же продолжал сидеть, очарованный нежным сгущением сумерек и почти неуловимыми переменами в цветовой гамме моря.
Когда он в конце концов принудил себя встать и зашагал по склону вверх, исполинские березы приобрели призрачность и поблескивали в полумраке. Нет, он не стал опять заходить в дом, а обошел его вокруг. Добрался до кирпичной подъездной аллеи и двинулся по ней, хотя и помнил, что надо бы вернуться к дому и запереть двери.
И только когда он почти поравнялся с парадным входом, до него вдруг дошло, что машины и след простыл. От недоумения Лэтимер просто окаменел. Он же оставил автомобиль здесь — в чем-в чем, а в этом он был уверен.
Круто повернувшись, он зашагал по аллее прочь от дома, клацая каблуками по кирпичам и повторяя про себя: черт возьми, я же ехал по этой аллее, помню отчетливо. Обернулся еще раз — машины не было ни перед домом, ни по всему полукружью аллеи. Бросился бегом к дороге: наверное, какие-нибудь сорванцы околачивались рядом и от нечего делать решили выкатить машину с аллеи на шоссе. Да нет, сказал он себе, этого тоже не может быть — он поставил рычаг автоматической коробки скоростей в положение «Парковка» и запер дверцы.
Кирпичная подъездная аллея оборвалась, но никакой дороги дальше не оказалось. Лужайка, да и аллея кончались там же, где и раньше, но дальше путь преграждала лесная чаша: первозданная, темная, густая, с перепутанными ветвями. На том самом месте, где пролегало шоссе, поднимались вековые стволы. Ноздрей коснулся сырой запах древесной плесени, и где-то впереди во мгле заухала сова.
Он обернулся вновь, лицом к дому, и увидел освещенные окна. «А этого тем более быть не может, — сказал он себе, пытаясь сохранить рассудок. — В доме ни души, зажечь свет некому. Да и электричество скорее всего отключено».
Но освещенные окна твердили свое.
Вопреки собственной воле, не веря глазам, он двинулся по аллее к дому. Ну должно же отыскаться хоть какое-то объяснение! Наверное, он так или иначе сбился с курса, как сбился поутру, свернув не на ту дорогу. У него случился провал памяти: по неизвестным и, не исключено, неприятным причинам он на время лишился чувств. Может, это вовсе не тот дом, который он осматривал? Но нет, дом был тот же самый.
Он прошаркал по кирпичам и поднялся по лестнице к двери. И не успел одолеть последнюю ступеньку, как дверь распахнулась. Появился человек в ливрее и тут же отступил в сторону, приглашая войти.
— Вы слегка опоздали, сэр, — объявил человек. — Мы ожидали вас немного раньше. Другие только что сели обедать, однако ваш прибор ждет вас.
Лэтимер застыл в нерешительности.
— Все в порядке, сэр, — заверил человек. — За исключением особо торжественных случаев, у нас не принято переодеваться к обеду. Можете сразу садиться за стол.