– Детка, все нормально? – уже спокойнее спрашивает Джош.
– Да. – Я направляюсь в сторону офиса. Голова немного болит – кажется, я успела задремать в парке. – Так что случилось на пробежке, Джош?
– Помнишь... кофейню возле нашего дома? Мы пошли туда на первое свидание. – Джош уже абсолютно спокоен. Я слышу шум ключей в замочной скважине, когда захожу в лифт и поднимаюсь на этаж своего офиса.
– Да. Я помню. Что с ней не так?
– Она загорелась сегодня. Сейчас там развалины, но огонь уже потушили. – Я слышу, как Джош жадно пьет воду прямо из крана. – Подумал, что ты могла оказаться случайно поблизости, и решил убедиться, что ты в порядке.
Я улыбаюсь и прикусываю губу. Кажется, Джош был создан самим Богом для этой земли. Для меня.
– Все окей, Джоши. Я на работе. Как раз возвращаюсь в офис.
Джош хмыкает в трубку. Мы обсуждаем, что приготовить на ужин, и я иду в офис. Натали встречает меня удивленным взглядом, но молчит, пока я устраиваюсь на своем месте и запускаю ноутбук. Мы работаем несколько минут, когда в личный чат приходит сообщение.
Natalie Uno:
Ты где была??? Шеф спрашивал тебя уже раза три.
Grace Montgomery:
???
Grace Montgomery:
Я была на обеде. Пусть катится в ад, это мое законное время на отдых.
Natalie Uno:
Грэйс, сейчас почти пять часов вечера.
Я тихо хмыкаю, давая понять, что оценила дурацкую шутку, а после бросаю взгляд на часы. 17:16. Меня не было больше четырех часов.
Я проспала четыре часа в парке?
Grace Montgomery:
Ох, дьявол. Кажется, я заснула.
Натали смешливо фыркает, качает головой и возвращается к своей работе. Я открываю утренний проект и, глядя на полупустое поле и моргающий курсор, вздыхаю и начинаю стучать по клавишам. Джош, возможно, был прав – мне действительно нужно больше отдыхать.
Я уже еду домой, когда замечаю черную, обуглившуюся вывеску кофейни. Я разглядываю развалины, оставшиеся от кофейни, пока автобус проезжает мимо, выхожу на своей остановке и иду домой, когда вдруг вспоминаю – просто так, даже не пытаясь вспомнить, – о дурацкой фотографии Эллисон. Нет, я не пытаюсь злиться и распалять себя, эта мысль приходит в голову сама по себе, незваная и раздражающая, как мотылек в комнате летним вечером, и зудит-зудит-зудит в висках, заставляя скрипеть зубами.
Я захлопываю за собой дверь громче нужного, и взъерошенный Джош, выглядывающий из кухни, удивленно смотрит на меня, поправляя на носу свои очки.
– Детка?
– Я в душ, – отрезаю я, сбрасывая обувь и почти бегом направляясь в спальню. Лицо Джоша удивленно вытягивается. Срываться на Джоше не хочется. Точнее, очень даже хочется, но я знаю, что это будет неправильно. Таковы реалии взрослой жизни – приходится выбирать то, что правильно, а не то, что хочется. Во всяком случае, я считала, что такой компромисс – нормальное явление, когда ты любишь кого-то достаточно, чтобы не наорать. Без причины, конечно.
Я захожу в спальню, стягиваю свою куртку и буквально задыхаюсь от запаха бензина и мерзкой приторной сладости. Меня тошнит. Я громко кашляю и распахиваю и без того приоткрытые окна, чтобы проветрить комнату.
Что за?..
Я избавляюсь от одежды, запихиваю ее в стиральную машину и забираюсь поскорее в душевую кабину, включая ледяную воду и с облегчением дрожа от ледяных струй воды, бьющих по коже.
Гребаная Эллисон Райан.
Я мрачным взглядом сверлю свое сердитое отражение в запотевшем зеркале, вытираюсь насухо и забираюсь в чистую одежду. Я тянусь к своему маслу для рук – Джош купил мне его на Хэллоуин, с ароматом карамельных яблок, и я пользовалась им крайне редко, дорожа его подарком. И застываю, так и не коснувшись баночки. Крышка банки приоткрыта – и я отчетливо вижу прилипший к маслу волос – длинный и рыжеватый. Сквозь аромат яблок и сахара вдруг пробивается удушливый запашок гниющей плоти.
Мое отражение в запотевшем зеркале кажется размытым и сюрреалистичным – длинные мокрые волосы обрамляют бледное после холодного душа лицо, на мне только шорты и огромная футболка. Мокрые волосы кажутся черными. Вместо лица – карикатурная равнодушная маска.
Равнодушие – лучшая защита. Не нападение.
Мое отражение в зеркале искажается – уродливо вытягивается, становится мутнее, мои глаза, светло-зеленые, вдруг становятся пустыми и неподвижными, словно у рыбы, слепо пялящимися сквозь запотевшее стекло на меня, и мне становится так жутко, что я стираю испарину на зеркале, чтобы увидеть себя. Себя настоящую.