Ленин посылал это письмо, посылал другу, на которого можно положиться.
А однажды товарищи, по просьбе Владимира Ильича, посоветовали ей перебраться в Петербург, благо, закончился срок гласного надзора. Она дала согласие на переезд. Василий Семенович ворчал: столица отпугивала его, расставаться с Саратовом не хотелось. Но Мария Петровна торопилась. В Петербурге нужна конспиративная квартира. Опыт в этих делах немалый, организовать все поручили ей.
Осенью 1904 года супруги Голубевы покинули Саратов.
«Нет на Руси царя»
В Геслеровском переулке в одном из отделений «Собрания русских фабрично-заводских рабочих» шло заседание Гапоновского клуба. Молодая женщина, тоненькая, хрупкая, читала, полузакрыв глаза:
Женщина энергично встряхнула головой, взмахнув коротко остриженными волосами, и замолчала. Поклонилась, одернула черное строгое платье с глухим воротом и пеной кружев у ворота. Еще раз поклонилась. Рабочие молчали. Ни возгласа, ни аплодисментов. Тишина глухая и враждебная. Женщина беспомощно прижала руки к груди и быстро прошла к выходу, сопровождаемая студентом, пытавшимся ее успокоить.
Мария Петровна настороженно всматривалась в лица рабочих. Подтверждались самые худшие опасения — рабочие уверовали в новоявленного «пророка» Гапона, священника пересыльной тюрьмы.
Стоял январь 1905 года. Холодный. Вьюжный. По Петербургу расклеили телеграммы генерала Куропаткина, хвастливые до неприличия. Армия позорно проигрывала войну с Японией. Лишь за последнее время сорок шесть тысяч раненых. И обо всем между прочим. А победных реляций не счесть. Рабочие пренебрежительно отмахивались от них, не верили. А тут Гапоновское общество… Настойчивый и деятельный священник привлекал сердца рабочих. Кажется, самый большой успех выпал на Путиловском заводе, где также открылось отделение общества, одиннадцатое за последнее время. Дом в Геслеровском переулке охотно посещали рабочие. Приходили семьями, играли в шашки, слушали концерты. На рождество Гапон устроил елку с подарками. Возился с заводскими детишками, так что рабочие плакали от умиления. Вот он — истинный заступник обездоленных! Гапон импонировал толпе — бледный, отрешенный, с порывистыми движениями и фанатичными глазами.
В Петербурге события развивались стремительно. С Путиловского уволили всех членов Гапоновского клуба. И тогда Гапон повел себя удивительно — предложил забастовку; к путиловцам присоединились другие заводы. Гапон растерялся— он не предполагал такого размаха, но все еще держался. И вдруг разнесся слух о хождении к царю, о петиции. Рабочих отговаривали: о каком хождении к царю может быть речь? Но за петицию держались крепко. Все чаще говорил об этом и Гапон. Петиция родилась! Ее обсуждали на многих заводах. Сегодняшним вечером ее должны принимать здесь, в Геслеровском переулке, ждали Гапона. В Геслеровский по заданию Петербургского комитета пришли большевики, среди них и Мария Петровна. Положение сложное — даже наивное стихотворение «Мы — бедные пчелки», которое обычно так хорошо принималось, и то слушать не стали. Очевидно, и здесь углядели политику.
В просторной комнате, заставленной длинными скамьями, чадили керосиновые лампы. Света в городе нет — забастовка! Старики путиловцы в старомодных суконных костюмах, пахнувших нафталином, начищенных до блеска сапогах с калошами заняли первые места. На жилетах толстые медные цепочки. Часов нет, но цепочка должна быть непременно. Здесь и женщины. Старые. Морщинистые. Руки с заскорузлыми пальцами сложены на коленях. Из-под белых праздничных платков выбивались седые пряди. Лица озабоченные. Душно. Накурено. За стариками и женщинами — молодежь. Один к одному. Стояли не шевелясь, негромко перешептываясь.
Марию Петровну, задыхавшуюся от жары, прижали к стене. Тишина была неестественной на таком многолюдном собрании. Ждали слова Гапона. Он сидел во втором ряду, обхватив тонкими нервными пальцами простой крест, с возбужденно горящими глазами. Пухлые губы вздрагивали. Гапон молился.