Андреасу нечего было рассказать о своей будущей жизни, потому что все, о чем он думал — это когда поезд на Брюссель. Он хотел увидеть родителей и брата, вернувшегося живым и целым из Галлиполи. В остальном будущее казалось ему незавидным. И Ротмистр, сидевший на полу, был с ним согласен.
— Не могу поверить, — повторил он. — И что теперь делать? Андреас пожал плечами.
— Жить с этим как-то, — ответил он. Прикрыл глаза от луча солнца, пробивавшегося из окна и рассеивавшегося сквозь Ротмистра, и тихо хмыкнул. Первая зима после войны была для них самой сложной. Андреас ходил по улицам, ведомый голосом Ротмистра, но все равно спотыкался и падал. Ему дали сиделку, хотя он уже хорошо видел. Родной город казался ему серым и нечетким, как будто дело было в его зрении. Да нет же: просто новая Европа вся была такой — серой и нечеткой. И он все равно ходил и спотыкался. И падал. Его подхватывали, спрашивали, все ли в порядке, а Андреас слышал голоса. У каждого из помогающих ему было по два-три призрака за душой. Видя в Андреасе друга, они обращались к нему.
— Я в порядке, — смотря перед собой, Андреас похлопал по руке женщину, которая его поддержала. — Знаете… Ваш муж рядом с вами.
И если вы захотите ему что-то сказать — просто скажите. Рука тут же пропала, раздался быстрый стук каблуков.
— Какой молодец, — саркастично заметил Ротмистр.
— Я просто сделал то, что попросил ее муж, — попытался оправдаться Андреас.
— Слушай их больше.
— Зато теперь она будет с ним больше разговаривать. Ему же скучно. О нем пошел слух по городу. Нехороший, недобрый. Во всяком случае, так думала молодая жена Андреаса, которая вот-вот должна была родить ребенка. Габриэлле Нильс в январе исполнилось двадцать два, и она была приятно поражена, что ее муж вернулся с войны живым.
Героем, подумать только. Андреас грустно улыбался — с войны героями не приходят, был уверен он. А то, что к нему люди ходят и приносят если не деньги, то еду, казалось ему очень хорошим. Ему не платили. Да никому не платили этой зимой. Малыш родился здоровым.
— Странно, — сказала Габи, — учитывая, чем занимается его отец. Ты обманываешь людей, Анди. Андреас тогда пожал плечами. Габриэлла была обижена, что он был занят, когда она родила. Не смог даже отвезти ее в больницу — просто буркнул: «Я занят», — и все. Это война так изменила Анди, подумала она и постаралась простить. А Андреас, конечно, считал себя виноватым за это и злился. Но мужчина, пришедший к нему тем вечером, заинтриговал его сильнее, чем что-либо в жизни. Он пришел, снял шляпу и сказал с сильным акцентом:
— Я вижу Смерть. Ротмистр гоготнул и решил остаться. До этого он твердо планировал побывать на первых в своей жизни родах. Мужчина сел, прикрыл глаза и начал рассказывать.
У существа, ступившего на хлюпающую грязевую площадку под Пашендейлом, были развесистые, ветвистые, благородно-оленьи рога. Они, тяжелые и опутанные паутиной, покачивались, когда существо наклоняло голову и тянуло стылый воздух вздернутым носом. Когда оно шло, трупы, разбросанные тут и там, вмятые, втоптанные в глину вперемешку с корнями травы и дерном, исчезали, растворяясь в предрассветном воздухе. Пропадали, таяли, оставляя за собой клок одежды да винтовку. Существу ни к чему было оружие. Тогда мы встретились впервые — в шестнадцатом, на скользком берегу Ипра, заросшем травой и телами. Я попытался отползти, а потом, как дурак, вцепился в плечо своего друга, синегубого и красногрудого, не желая его отдавать. Существо неслабым пинком откинуло меня в сторону, так ощутимо приложив по ребрам, что я даже забыл, как дышать. — Я не за тобой, — и забрало друга, синегубого и красногрудого, с собой. Он истаял, оставив свою винтовку. — Еще увидимся, — сказало существо, наклоняясь ко мне и цепляямертвыми, холодными, тонкими пальцами за подбородок. Размытое, невнятное лицо приблизилось ко мне, дохнув кошенной травой и кровавым потом, темные глубокие глаза сузились, полузвериный нос со свистом втянул воздух. — И увидимся скоро. Поднялось и ушло, цепляяветвистыми рогами низкое серое бельгийское небо. С тех пор я начал его ждать.
Гость помолчал, вглядываясь в лицо Андреаса. Тот тоже не спешил прерывать тишину. Что уж говорить, даже Ротмистр заинтересовался этой историей. Вопросы жизни и смерти его сильно волновали, причем смерти — куда больше.
— И что делать? — все-таки решился задать вопрос мужчина. Он мял в руках шляпу. Сейчас многие носили шляпы, предпочитая, чтобы соседи и старые друзья не узнавали, не хватали за плечо и не заглядывали в глаза: ну как ты? Жив или выжил?
— А что вы хотите?
— Нет хуже жизни, чем жизнь в ожидании смерти, не так ли?
— Что думаешь? Андреас шарлатанским жестом посмотрел куда-то под потолок.
Ротмистр, чтобы ответить, взобрался на комод. Ему не терпелось заглянуть в глаза вопрошающему и дать свой ответ. Несмотря на чин, несмотря на смерть, он был тем еще мальчишкой.
На вид ему можно было дать лет двадцать пять — больше, чем Андреасу, — но вел он себя так, будто так и не вырос.
— Пусть он убьет человека.
— Ты рехнулся? — возмутился Андреас. Это, конечно, разом сломало всю его клоунаду: кто же орет на духов, дающих ответ? Но мужчину это не смутило, он как будто даже успокоился. Все предложения, на которые так реагируют, обычно необычайно действенные, хотя и подсудные. Андреас со свистом вздохнул и закурил.
— Боюсь, это не то, что вы хотите услышать. Мужчина подался вперед, выложил перед собой изрядную пачку банкнот, от которых у Андреаса перехватило дыхание, и серьезно сказал:
— Я здесь для того, чтобы услышать то, что вы хотите сказать. Этого мало? Может, вам нужны не деньги?
— Деньги, — поспешно уточнил Андреас. Ротмистр потешался с комода — деньги, подумать только! Вот ему, мертвому, деньги не нужны.
— И еще кое-что. Мужчина кивнул, соглашаясь, хотя Андреас даже еще не сказал, чего хочет.
— Можете забрать эти деньги. Но если со мной что-то случилось, я хочу, чтобы у моей жены все было в порядке.
— Не проблема, если все сработает, — согласился мужчина. — Говорите. Андреас собрался с мыслями. «Смерть», «убить», «убийство» в последние месяцы стали для него запретными словами.
— Вы должны убить человека. Мужчина внимательно слушал, Ротмистр подсказывал.
— Смерть так и так придет, но за вами или за вашей жертвой, мы не знаем. Если Смерть заберет вас — вы не убийца, если же не вас — то бояться нечего. Проживете отведенную вам жизнь. Мужчина кивнул еще раз, поднялся и ушел. Деньги он оставил, и Андреас тут же кинулся их пересчитывать.
Господи-боже-как-же-их-много. Спустя пять минут он уже бежал на рынок. А через полгода шагнул с моста, не выдержав голосов, которые что-то от него требовали. Он сомневался, но Габи и их сын в самом деле не бедствовали — видимо, совет Ротмистра сработал.
Если бы не стоящий посреди дороги мужчина, которого мгновение назад там не было, я бы, наверное, так и не понял, что что-то случилось. Но что-то все-таки произошло — ветер, во всяком случае, дул совершенно в другую сторону. Я остановился.
— Я никуда не пойду, пока не позвоню еще раз. Мумр пожал плечами.
— Давай. У нас впереди еще целый день.
Я хмыкнул. Целый день? Вообще-то, впереди целая ночь. Именно это я бродяге и сказал. Тот улыбнулся.
— Вообще-то, уже следующий день.
— Что-то не шибко похоже, что уже март, — съязвил я. Стало даже как будто холоднее.
— А еще и не март. Спокойствием Мумра можно было колоть орехи, а его скандинавское лицо настойчиво просило кирпича. Это немного бесило, но не сильно.
— И какое же сегодня число?
— 30 февраля, — ответил он.
Я вздохнул.
— А. Ну да. Точно. А мы теперь, наверное, в сказке старика Бойнтона Пристли? Я выразительно посмотрел на свои часы, показывающие не только время, но и дату. В маленьком окошке стояло число — 30 февраля. Черт бы вас всех побрал.
— Что? — едко уточнил Мумр.
— Ничего, — огрызнулся я и начал набирать номер. У фирмы, в которой работала Эржебет, был до дурацкого прилипчивый номер телефона — она сама сочиняла эту песенку. А в ее начальнике единственной положительной чертой был добавочный номер — 666. Что может быть лучше? Отрывистые гудки говорили о том, что идет переадресация с рабочего номера. Мог бы и не взять трубку, но все-таки взял.