Свет от фонаря на улице освещал её всю каким-то волшебным сиянием. Распущенные волосы казались атласными, лицо нежное и немного растерянное. Я забрал цветы: она всё ещё держала их в руках, положил букет на подоконник, затем подошёл и нежно притронулся губами к виску. Тут же поднял на руки охнувшую от неожиданности Ленку и осторожно положил на кровать. Лёг рядом.
Лена приподнялась на локте, посмотрела на меня и вдруг навалилась сверху, впившись поцелуем в губы. Время остановилось: мы жадно целовались, перекатываясь по кровати, пока я рывком не подмял её под себя, опершись руками с обеих сторон. Она улыбнулась, потянулась ко мне, легонько прикоснувшись губами к уголку моих, и, не отводя от меня взгляда, стала расстёгивать блузку. Это было бы долго, поэтому я просто снял её через верх и расстегнул застёжку лифчика, освободив белеющие в темноте полушария её небольших грудей с розовыми выпуклыми полукружьями и маленькими горошинками сосков.
Она глубоко вздохнула и прильнула ко мне, приподнявшись. От вида её обнажённого, светящегося в полутьме тела я совсем одурел: тыкался беспорядочно губами, как телёнок, целуя то туда, то сюда. Лена постанывала и тоже целовала меня то в глаза, то в щёки, то в шею, обнимая обеими руками и беспрестанно вороша мои волосы.
Я приподнялся и, быстро расстегнув, стянул с неё джинсы. Она осталась в слепящих белизной в неярком свете фонаря кружевных трусиках. Это было бесподобное зрелище!
От желания меня пробирал озноб: от затылка мурашки пробегали вдоль позвоночника и скручивались тягучими спазмами внизу живота. Лена тихонько постанывала, подаваясь вперёд всем телом.
Мы уже завелись оба не на шутку, но я всё ещё медлил, хотя всё моё естество требовало заканчивать скорее с этой подготовительной прелюдией. Ленка в ответ на мои не слишком умелые ласки металась и стонала уже в голос и вряд ли осознавала, что делает. Она не думала, она чувствовала — всем телом, каждой клеточкой своего возбуждённого организма. А он уже желал большего, желал разрядки. И мой организм, особенно стоящая колом его часть — тоже.
Я очень боялся сделать что-нибудь не так, но всё прошло как надо, и самое сложное осталось позади: я полностью был в Ленке, а она уже слегка отдышалась от боли, которую я ей причинил, руша последний Ленкин бастион — её девственность.
Перед глазами стояло красное марево. Мне хотелось врываться в неё бешеными толчками, сминая под собой тонкое тело, поднимать высоко бёдра руками, терзать плечи, шею, грудь. Но я сдерживал себя изо всех сил: для меня главным было то, что со мной она — моя Лена! И это была наша первая ночь! И это был её первый раз, который я не хотел омрачить своим нетерпением.
Мы приближались к пику. Ленка на каждый мой толчок стонала уже не сдерживаясь и беспорядочно мотала головой с полузакрытыми глазами. Я тоже был на пределе — ускорил темп, несколько сильных толчков, и мы оба, закричав, взорвались вместе и… я, мокрый и обессиленный, упал на такую же мокрую Лену. Мы тесно прижались к друг другу и лежали так какое-то время, боясь пошевелиться, не желая сразу разомкнуться. Это было какое-то невероятное единение не только наших тел, но и душ. Мы оба чувствовали это и лежали, затаив дыхание. Я первый пошевелился, почувствовав пробежавший зябкий холодок по остывающей спине из открытой створки окна.
Потом мы лежали на боку, укрывшись одеялом, и смотрели друг на друга. Шевелиться не хотелось. Я погладил её белеющее в темноте плечо.
— Ну, как ты? Больно было?
— Нет, совсем нет! Это было… это было прекрасно! — тихо проговорила она. — Я сегодня стала женщиной, твоей женщиной. И я очень счастлива.
Она потянулась ко мне губами, ласково чмокнув в уголок носа.
— У меня такое чувство, будто я слетала в космос. Мы сейчас немного отдохнём, — она неспешно начала перебирать мои волосы, — и слетаем ещё.
— Нет-нет-нет! — я хмыкнул. — На сегодня полёты закончены. Младшему космонавту нужен отдых!
Я приподнялся на локте, наклонился и поцеловал Лену в ямку над ключицей, боднув под подбородок. Встал с постели и протянул руку:
— Идём в душ. Я хочу свою женщину помыть сам!
Она откинула одеяло и с улыбкой протянула мне обе руки. Я помог ей встать с кровати и, приподняв над полом, понёс в ванную. К шампанскому мы так и не притронулись и про цветы забыли. Я потом, когда пришёл, проводив Лену, поставил уже слегка подвявший букет в воду. И вдруг — в башке взрыв!
«Вот я лох! Я ж ей кулончик не подарил!»
А может, и хорошо, что не подарил сразу, ещё бы подумала… невесть что!
Вручил потом, даже не на следующий день. Подошёл сзади и надел сам, только попросил её придержать волосы. И всё было к месту. Нас потом обоих так переклинило!
У меня наступила новая жизнь — жизнь, в которую вошла моя Лена!
Мы почти все родительские каникулы с утра до вечера не вылезали из кровати, прерывались только на еду и недолгий сон.
Мы узнавали друг друга, мы вместе постигали науку наслаждения. Даже смотрели эротику, чтобы перенять что-то новое в сексе. Ржали, краснея, до слёз, и… ужасно заводились! Вечером я провожал Лену домой. Зацелованные, мы просто пожимали друг другу руки, и с улыбкой, не торопясь разомкнуть их, прощались до завтра. У нас была тайна — одна на двоих. Мы несли эту тайну вместе.
Я возвращался домой, хватал какой-нибудь бутерброд, запивал молоком и падал, засыпая на лету, на незаправленную, пахнущую нашими телами кровать. Спал без снов как убитый. Как-то Татьяна Кимовна, когда я пришёл за очередным «пайком», быстро оглядела мой замученный любовью вид и задала вопрос:
— Предохраняетесь? — я поперхнулся оладьей, не вовремя засунутой в рот.
— Фто?
— Предохраняетесь, спрашиваю?
— Д-да…
— Ну, иди.
Это было за день до приезда мамы и отчима.
Лена больше не приходила. И на звонки не отвечала. В школе я узнал, что родители забрали её документы.
Я чуть не умер! Что мы такого сделали? Мы же просто любим, разве это преступление? Я пошёл к ней домой. Открыл мне отец.
— Проходи, — сказал и, развернувшись, ушёл в комнату.
— Здрасьте, — запоздало поздоровался. — Я пришёл к Лене, где она?
Отец глянул на меня недобро:
— Уехала Лена. Будет жить и доучиваться в другом городе. А теперь ты мне скажи…
У него ходили желваки, похоже, он едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня.
— Давай, расскажи, как ты до такого додумался? Ты что с девочкой сделал, подонок?
— Подонок? А можно без оскорблений? Я к вам не ругаться пришёл. Что я сделал? Вам известно такое слово — любовь? Зачем ВЫ это с нами сделали? Вы же о нас не думали, думали о своей репутации, или о чём там ещё?
— Да, ты… Да как ты смеешь, сопляк? Ты Ленку опозорил, отца своего позоришь! Любовь… Я вам покажу любовь! — он пыхтел, как паровоз, а его бычья шея наливалась малиновым цветом. Глаза мутные, навыкате, фейс красный.
«Не, Ленка точно не на него похожа!» — не к месту прилетела мысль.
— Любовь у них! Школу закончите, институт… А потом про любовь думайте, любовнички, мать вашу! Не вздумай пытаться с ней связаться. Узнаю — пожалеешь!
Вдруг до меня дошло: он же пьяный в зюзю! А я стою, как дурак, распинаюсь! Надо валить! Но всё-таки не вытерпел:
— О, как! А вот это уже угроза! Под суд отдадите? За изнасилование? Так мы всё вместе с Ленкой решали. Я люблю её, она любит меня. И дружим мы с ней с одиннадцати лет. Я не насильник из подворотни… и не п о д о н о к!
Он маленько прихерел, наверное вспомнил, что мой отчим — его начальник.
«Хотя… это скорее минус, чем плюс, — подумал вдруг я. — Захочет подгадить, а удобный повод — вот он — тут как тут! Опа! Сын — насильник! Дочку родную снасильничал!»
Пока я стоял, размышляя, Ленкин отец совсем поплохел. Делать мне тут больше было нечего. И я, не попрощавшись, вышел.