«Надо сначала со своими поговорить. Может, отчим даже поможет — побеседует с этим… папой».
***
Сейчас уже июль. Мы не виделись с Леной почти полгода. Правда, отчим сумел узнать, куда уехала Лена, и дал мне её адрес с номером домашнего телефона. Оказалось, что её отправили в Челябинск — город на Урале. Отчим ничего мне не рассказал о том, какой разговор произошёл у него с Лениным отцом. Да я и не спрашивал. Не та тема! Но я видел — родители за меня переживают.
Мама только сказала, погладив мои вихры:
— Если у вас всё серьёзно — всё обязательно наладится. Вот увидишь. Нужно просто подождать. Ведь родители ей не враги. Их тоже понять можно — они сделали это из лучших побуждений. А жизнь, сын, всё расставит по своим местам. Может, это и к лучшему, что вы расстались на время. Будет возможность проверить ваши чувства. Вы ведь только вступили во взрослую жизнь. А жизнь — она, сынок, долгая. И очень непредсказуемая.
По моей просьбе она набрала Ленкин номер, то есть, её родственников, а потом передала трубку мне. Ленка так обрадовалась, услышав мой голос! А потом заплакала. Она хлюпала носом, а я чего-то говорил, пытался её успокоить и чувствовал, что сейчас разревусь сам. Прям детский сад какой-то! Но всё же мы потом поговорили. Договорились, что будем общаться каждый день — по мобильному и в скайпе. Так и было. По скайпу говорили часа по два. Я слушал, а она рассказывала: как ей живётся, про школу, где учится, как скучает по мне, как любит… И я тоже скучал и любил… И говорил ей об этом.
В августе мы должны встретиться: Лена наконец возвращается домой из своей «ссылки». Скорей бы август!
***
Торчать в этом дурацком доме оставалось не так много времени, но и его нужно было как-то дотерпеть. Я пододвинул табурет ближе к центру — так мне было видно Пашку через мутное окно. Уже не так скучно. За ним всегда интересно наблюдать. Как за обезьянкой в зоопарке. Он пару минут не мог спокойно усидеть на одном месте, если только не читал про свои затерянные миры и зелёных человечков, инкогнито осваивающих нашу планету. Вот тогда его с нами уже не было: можно было бить в барабаны рядом с ним; плести узбекские косички на его голове из отросших до плеч, выцветших под жарким июльским солнцем белёсых вихров; зайти в квартиру и выйти, прихватив с собой телик — он бы не заметил!
С Пашкой мы учились в одной школе в параллельных классах и жили в одном дворе в соседних домах. И каждый год во время каникул недели на три приезжали в село Новожилово, что в трёх часах езды от города, к своим бабулям: он — к бабе Липе, а я — к Вере Петровне, бывшей учительнице начальных классов, переучившей всех взрослых жителей этого самого села.
Дружили мы всегда, сколько себя помню. Тщедушный, бледнокожий, с тонкими, подвижными чертами лица, так и не набравший к шестнадцати годам ни роста, ни веса, с белыми, вечно торчащими во все стороны вихрами — он был первым задирой и во дворе, и в школе. Правда, в школе его не трогали: знали, что я потом поймаю по одному и накостыляю — мало не покажется. Терпели и не связывались.
Его острый язычок и вечные подъ*бки заставляли меня не раз ходить с побитой рожей и содранными костяшками пальцев: защищал этого задиристого птенца от зверевшей из-за его подколов и провокаций местной босоты, считавшей себя пупами если не земли, то нашего городка — точно.
Если честно, первыми начинали всегда они, оседлав сколоченные вокруг доминошного стола скамейки во дворе: пиво, семечки, бычки, харчки — атрибуты «взрослости» в их понимании, постоянно сопровождавшие эту гоп-компанию.
Вечная наша дворничиха тётя Тася, женщина без возраста, завидев налетевшую во двор стаю — не орлов — мартышек, безуспешно начинала выводить на весь двор «соло» своим меццо-сопрано. «Босота» только посмеивалась и уходить не спешила. На зов выходил Пашка — защитник справедливости, обиженных и убогих!
Марлезонский балет, фигура первая.
Когда страсти достигали запредельного накала, и Пашкина жизнь исчислялась уже не часами, а минутами, появлялся я. Прям удачно подгадывал, как чувствовал: торопился домой с тренировки. Увидев развернувшуюся «битву под Москвой», бросал через плечо в кусты спортивную сумку Reebok и…
Марлезонский балет, соответственно, фигура вторая, она же последняя.
Я не раз говорил Пашке, чтобы на рожон сам не лез. Но на мои речи, щедро пересыпанные портовым матом, да на лёгкие подзатыльники он обращал внимание, как на жужжание и укусы комара. Либо отмахивался, строя умильную рожу — кы-ак бы дал щас! — либо валил на диван, траву, пол и прочие плоские поверхности и начинал щипать и щекотать…
Щекотку я не выношу с детства. А мой тяжёлый хук справа для этого задохлика был бы последней песней…
И вот я сидел и прикалывался, глядя на своего друга.
Поскольку читать ему сейчас было нечего — Паша думал… А все мысли отпечатывались на его подвижном лице. То он хмурил свои выцветшие брови, то кривил в сторону рот, при этом запрокидывая голову вверх и щуря один глаз, то чему-то лыбился, то опять хмурился… Руки тоже жили своей жизнью: то почёсывали Пашкин затылок, то бок, то принимались за хозяйские сандалеты, выколупывая из них что-то обломанной веткой, то ей же отгоняли от хозяина назойливых мух. Уверен, Пашины мозговые извилины во всех оных действиях участия не принимали. Руки сами знали, чего и когда им делать… хе-хе… Паша в это время думал, меняя выражение подвижной своей мордахи каждую секунду. Что тут скажешь? Одно слово — мартышка!
Я опять глянул в мобильник — ещё пятнадцать минут, и я свободен!
Но всё оказалось совсем не так…
========== Глава 3. Два «ёжика» в тумане и неожиданная встреча ==========
Наблюдая за Пашкой через мутное окно, я не заметил, как задремал. Как можно задремать, сидя на шатающемся под тобой, издающем скрипучие звуки табурете в заброшенном, полусгоревшем доме? Я смог!
***
Вокруг меня заросли какого-то кустарника, почти не видные из-за густого тумана. Сквозь него чернеют стволы деревьев с ветвями без листьев. Ветви похожи на огромные чёрные уродливые руки, тянущиеся к небу. Как будто лес мёртвый. Нужно выбираться отсюда, и я почти на ощупь делаю несколько несмелых шагов. Впереди из тумана показалась фигура человека, который медленно движется мне навстречу. Я жду, пока он подойдёт ближе. Изо всех сил напрягаю зрение, чтобы разглядеть размытые очертания, но из-за тумана всё расплывается. Видит он меня или нет — непонятно. Вдруг человек остановился, махнул мне рукой и негромко позвал по имени.
***
Я вздрогнул и проснулся. В первую секунду не понял, где я, и тут же всё вспомнил:
«Дом!»
В комнате было темно.
«Сколько времени? Это что: уже ночь, а я ещё в доме? А Пашка где?» — достал из кармана джинсов мобильник, он не работал.
«Что за?..»
С улицы раздался голос Пашки:
— Тёма! Тимур!
Я вскочил с табурета, грохнув его на пол: нихрена же не видно. Пошёл с протянутой вперёд рукой на Пашкин голос. Наконец добрался до выхода. На улице темнело, но это были не сумерки: так небо темнеет перед грозой. Вокруг же было тихо: ни раскатов грома, ни порывов ветра, ни шума листвы… И всё заволокло густым молоком тумана, видимости — ноль. Я сразу вспомнил сон. Что за совпадения такие, блин?! Тут я наконец увидел вынырнувшего из тумана Пашку. Фух! Сразу полегчало, ушло неприятное чувство, когда один находишься в малознакомом месте.
— Тём, ты чё там завис? Я тебя зову-зову, а ты молчишь, — жалобным голосом проблеял он.
— Да ничего я не завис, задремал немного. А что за хрень на улице? Я, вроде, недолго спал, светло же было.
Спустившись с крыльца, подошёл, встал рядом и не смог удержаться от ехидства в адрес Пашки:
— Ну что? В погреб лезть не передумал?
— Тём, идём в деревню. Не нравится мне всё это. Сейчас не больше пяти часов, а темно, как вечером, да ещё туман этот… Затянуло всё за несколько минут, я и опомниться не успел. Тебя зову — ты молчишь…