— Говорю же, задремал. Ладно, пошли.
— У тебя канаты вместо нервов? Как можно в таком месте спать? — спросил Пашка уже вполне бодрым голосом, несильно толкнув меня в бок.
Я хмыкнул, но промолчал. Говорить не хотелось, нужно было поскорей выбраться на дорогу, там уже блудить будет негде. Но мы шли, а дороги всё не было, только туман становился ещё гуще. Пашка семенил следом за мной, то и дело спотыкаясь. Дорога была неровная, я и сам часто спотыкался о какие-то бугры, напоминающие плети корней больших деревьев. По лицу ударила ветка. Я остановился, и Пашка по инерции влетел мне в спину. Пошарил вокруг рукой — какие-то кустарники.
— Мы куда-то не туда идём, откуда здесь деревья? — услышал я Пашкин голос: самого его не было видно.
— Ты от меня, Паш, не отходи никуда, а лучше дай мне руку, — из тумана показалась рука, и я крепко сжал её своей. — Похоже, мы не в ту сторону повернули и вместо дороги вышли к лесу.
— И чё теперь делать? Тём, у тебя фонарь где?
— Паш, у меня фонарь — у тебя! Ты ведь его не забыл? — ядовитым голосом спросил я, уже зная, что он ответит.
— Бли-и-ин! Он же у пенька остался! Я про него даже не вспомнил! Темнеть-то сразу начало, и туман этот… Я к тебе, то есть к крыльцу, сразу пошёл. Тебя звать начал. Чего теперь делать-то будем, а? Ничего же не видно, непонятно, в какую сторону идти. Во, бля, попали!
По голосу было слышно, что он щас расплачется. Ну, это я загнул, но похоже, Пашка на самом деле был напуган, ругнулся даже, что делал крайне редко, и голосок дребезжал от волнения.
Моя досада на его полоротость сразу пропала. Пашка был Пашкой! Что выросло — то выросло. Я тоже хорош — ни разу про фонарь не вспомнил, поэтому сказал как можно спокойней:
— Ладно, не дрейфь — прорвёмся. Мы ж не на Мозамбике — деревня рядом!
«При чём здесь Мозамбик?»
— Подумаешь, немного с дороги сбились. Туман сейчас пройдёт, и выберемся. Ну, чё ты скис?
Я снял с себя рубашку, у меня под ней ещё футболка была, и сам надел её на Пашкино худое тело. Он, как канадский сфинкс, не переносит холод. Чуть градус тепла на улице понижается — сразу начинает мёрзнуть.
— Ух… хорошо! — сразу повеселел Пашка. — После тебя она ещё тёплая!
— Я вот что думаю, Паш, — начал я осторожно, — пока туман не рассеется, нам лучше переждать. Давай где-нибудь место с травой поищем и пересидим.
Он угукнул и слегка сжал мои пальцы в знак согласия. Я на ощупь обогнул кусты, придерживая ветки, чтобы Пашку не задело, и через несколько шагов упёрся рукой в ствол большого дерева. Под ним мы и приземлились, примяв высокую траву. Было даже удобно на этой импровизированной лежанке. Я спиной прислонился к стволу и притянул поближе к себе Пашку. Он, как маленький, подлёг ко мне под руку, поворочался немного, пободал меня своей головой, устраиваясь поудобнее, и затих. Немного погодя раздался его полушёпот:
— Тём, ты это… извини, что я такой дебил. Я ведь в шутку сначала… ну… про два часа в доме, думал, ты откажешься, а я поприкалываюсь, — он вздохнул. — Из-за меня всё так получилось!
— Ладно, забей! Лучше поспи. Туман уйдёт — разбужу.
Пашка ещё поворочался, и вскоре я услышал его мерное дыхание.
«Заснул… следопыт недоделанный!»
Я лежал и прислушивался. Деревня должна быть где-то рядом, так почему ничего не слышно? Шуму-то у нас хватает, особенно вечером. Дачники вечеринки себе с шашлыками устраивают. Собаки лают. Бабы громко смеются или ругаются, что и в соседней деревне должно быть слышно. А тут… И лес какой-то странный — ни звука, ни шороха. Наверное, из-за тумана. А мы ведь и бабуль своих не предупредили, счас состыкуются и начнут нас по деревне искать. Оба получим, как вернёмся. Под эти мысли я не заметил, как провалился в глубокий сон.
Проснулся от резкого звука — кричала какая-то птица. Я в орнитологии не очень: может, выпь, а может, сова. Туман ещё был, но уже более прозрачный. Вокруг стояли высокие деревья, островки кустарников. За кустарниками я заметил какое-то светлое пятно. Пригляделся — похоже на строение. Тихонько толкнул Пашку:
— Паш, просыпайся, — он завозился, что-то промычал и, сонно щурясь, глянул на меня.
— Чё, пора уже? Можно идти?
— Пошли, тут недалеко, похоже, чей-то дом. Из-за тумана плохо видно, пойдём поближе посмотрим.
Пашка зябко ёжился спросонья, хотя было не холодно. В июле ночи тёплые, под утро только начинает холодать. Мы медленно шли вперёд. Кустарник рос часто, переплетённые между собой ветки не пускали, цеплялись за одежду, царапали кожу — приходилось отвоёвывать каждый шаг. Но всё же, порядком потрёпанные и исцарапанные, мы выбрались из этой чащи.
Сразу за кустарником зеленела широкая лужайка, а на другом её конце стоял бревенчатый дом с небольшой верандой и крыльцом. Дверь и стенки веранды были выкрашены белой краской — они-то и были тем светлым пятном, которое я увидел сквозь кустарник. Рядом с дверью и с боковой стороны дома тускло светились два окошка: значит, здесь живут!
Мы пересекали лужайку, когда дверь отворилась. На крыльцо вышел мужчина и остановился, глядя на нас. Это был дядя Паша.
На нём был странный наряд: тёмно-серое, из плотной ткани, широкое платье, доходившее почти до щиколоток, было стянуто на талии чёрным кожаным ремнём с блестящей квадратной пряжкой из белого металла. На пряжке был выгравирован рисунок — расположенная в центре окружности чёрная восьмиконечная звезда. Справа висели небольшие, из такой же кожи, ножны, прикреплённые к ремню двумя металлическими цепочками. Из ножен торчала синяя рукоятка ножа, искусно выточенная из какого-то прозрачного материала.
В другой раз я чего-нибудь бы сморозил про себя на эту тему, типа: «Цирк уехал, а клоуны остались!» — но сейчас было не до шуток. У меня мороз прошёл по коже! Первая мысль была — схватить Пашку за руку и ломануться отсюда куда-подальше, но я по инерции шёл вперёд.
Пашка толкнул меня в бок и замер. Я оглянулся на него и сказал вполголоса:
— Идём, Паш. И хватит таращиться с таким ужасом, он живой — не покойник. И он нас уже увидел.
— Чёт ссыкотно, — прошептал Пашка, не сводя испуганно-настороженных глаз с дяди Паши. — Может, рванём отсюда, пока не поздно, а?
— Поздно, Паш. И куда ты рвать собрался, заплутаем ещё больше в тумане. Пошли!
Мы подошли и поздоровались. Пашка еле шевелил губами и смотрел немигающим взглядом.
— Что, ребятишки, заплутали? Проходите в дом, ночь уже, давно по лесу-то ходите… устали, поди? — изобразил подобие улыбки дядя Паша и открыл дверь, пропуская нас в дом.
Мы зашли и остановились, осматриваясь по сторонам. Просторная комната была похожа на терем: стены обшиты деревянной планкой, на окнах светло-серые льняные шторы с вышитыми по низу красными цветами. В центре стол, накрытый скатертью в цвет штор с длинными кистями по краям. Стена слева занята под кухонные шкафчики и столешницы. В углу небольшая печка с выведенной через стену на улицу трубой. Справа у стены диван, накрытый плюшем зелёного цвета, а рядом, ближе к двери, тумбочка с раковиной и рукомойник.
В стене напротив входа были едва заметны две двери с прозрачными шариками вместо ручек, обшитые такой же, как и стены, деревянной планкой. В проёме между дверями висело белое полотно в рамке, испещрённое какими-то непонятными знаками, похожими на иероглифы. Над столом, неярко освещая комнату, горела одинокая лампа с оранжевым абажуром.
Пахло душицей и ещё чем-то домашним: какой-то выпечкой. Сразу захотелось есть. Я глянул на Пашку — он тоже сглотнул. Мы были уставшие и жутко голодные. Дядя Паша легонько подтолкнул нас сзади.
— Проходите, чего встали? Вон умывальник в углу и полотенце. Умойтесь и садитесь за стол. Голодные, поди?
Я кивнул и слегка улыбнулся:
— Спасибо!
Мы почти не разговаривали. Он ни о чём не спрашивал, а нам вообще было не до разговоров. Про Настю я спросить не решался, а про племянника старался не думать — но только о нём и думал!